Арон Эрлих - Молодые люди

Теперь Вадим не решался высказать ни одобрения, ни порицания. Он лишь выжидательно поглядывал на Алешу и дожидался — что же ответит тот?

— Когда!.. Когда!.. — ответил Алеша, задумавшись и участливо усмехаясь. — Ты… точно задачку из школьного учебника решаешь да от нетерпения хочешь на последнюю страничку поскорее взглянуть, где готовые ответы… Когда!.. Во всяком случае коммунизм приблизился к нам на сто с лишним лет с тех пор, как написан был «Коммунистический Манифест». И эти сто лет лучшие люди мира лили свою кровь не даром. Успехов добились грандиозных… А ты вдруг: «Когда же, когда же…» Да посмотри вокруг, посмотри на этот город, который мы с тобой строим!.. Это тебе не коммунизм?

Вадим с торжеством перевел взгляд с Алеши на Юру.

Главное здание бессемера и несколько обступающих его подсобных помещений были почти готовы, шли штукатурные и малярные работы.

Внутри двух гигантских конверторов, уже смонтированных, возились с укладкой огнеупоров. Чтобы заклокотали, выплавляя сталь, эти железные громадины, понадобятся люди, — даже самые хитроумные машины без людей мертвы. И цех загодя готовил бригады молодых рабочих для обслуживания конверторов.

Бригады эти под руководством опытных специалистов весь день упражнялись пока в воображаемом регулировании бурных химических процессов внутри агрегатов. Обучаясь будущему своему делу «вхолодную», по инструкциям, ученики бессемеровского производства будто бы загружали конверторы, будто бы снимали и меняли их днища, с такой же условной старательностью они принимали и «разливали» по ковшам уже будто бы готовую сталь.

По всему видно было, что скоро уже, — очень скоро, — бессемер вступит в строй.

Но на соединительных путях и тропках между цехами еще во всей неприглядности сохранялась картина строительного хаоса: здесь и там земля вспухла холмами затвердевшего мусора, торчали вмерзшие в грунт тяжелые швеллерные балки, валялись треснувшие, раздавленные под колесами грузовиков доски, брошенные обрезки жести соседствовали с полуразвалившимися, обледенелыми бочками, либо вдруг путь перерезала глубокая канава, то засыпанная снегом, то залитая дымящейся, пенисто-серой, пузырчатой жижей.

Сколько уже месяцев Лида вместе со своими русскими и китайскими товарищами работала здесь на лесах, на особых подвижных вышках, на составных лестницах и козлах. В теплом толстом платке, в ватнике и в штанах и в юбке одновременно, густо измазанная едкими пятнами известки, обляпанная мелом и мокрыми комками глины, целый день передвигалась Лида со своим лотком раствора вверх и вниз по стене среди зыбких, ощутимо вздрагивающих и пружинящих под ногами подсобных надстроек.

Стены цеха, поднявшиеся на высоту шести-семи этажей обычного здания и вытянувшиеся вширь метров на триста, ставили перед штукатурами задачу долгую и сложную. Штукатурить здесь приходилось значительно плотнее нормы, вмазывать в густую дранку особо толстые, жирные слои штукатурной массы: она должна была, помимо обычного своего назначения, играть роль предохранительной, защитной среды против чудовищного жара действующих конверторов.

После того вечера в Доме техники прошло немало дней, а Лида нигде не встречала Алеши. Неужели он всерьез обиделся? Сна упрекала себя и даже потеряла свою привычную, сияющую жизнерадостность.

В субботу, рано освободившись, Лида направилась со стройки на трамвайную остановку. День, заметно уже удлинившийся, был светлый, с обильной капелью. В пути Лида смешалась с большой группой подруг. Ребята, обгоняя их, на ходу заигрывали с девчатами и всего чаще задевали Лиду — была она и привлекательнее других, и всегда можно было ожидать от нее ответное задорное, находчивое словцо, возбуждающее и смех и молодечество.

Но нынче она молчит. С нею теперь ни пошутить, ни поиграть. От настойчивых повторных приставаний она только хмурит темные, остро изогнутые брови и уходит прочь, прячется в гущу своих подружек.

— Смотри! — рассудил один из отвергнутых таким образом парней, с огорчением поглядывая на приятелей. — Плохо дело, если уже и наша Лидка смеяться разучилась…

У мокрого, сочащегося, с длинными свисающими сосульками павильона, окрашенного в ярко-голубой цвет, все влезли в подошедший вагон трамвая. Лида нарочно замешкалась, осталась. Ей хотелось одиночества. Сверкали лужи. Суматошно кричали воробьи, поклевывая невидимое человеческим глазом изобилие корма в разъезженном снегу. Снег был измолот колесами машин в желтеющую сыпучую массу. По глубокому, чистому, совсем весеннему разливу неба лишь кое-где курчавились легкие и быстрые облачка.