Арон Эрлих - Молодые люди

Неохотно отдалялся Алеша вслед за своими товарищами от дома, в котором жила Лида Васильева. Может, и она в эту минуту думала о нем и даже не подозревала, что он так близко, под самым ее окном!

Так бродя в чудесную ночь по городу, четверо его новожилов незаметно добрались к тем далеким, не застроенным еще просторам, что отделяют старый город от «соцпроспектов». Только тогда они повернули в обратный путь, нисколько не чувствуя усталости.

Было уже довольно поздно. Лишь кое-где еще светились последние бодрствующие окна.

Под полной луной мириадами дремотных искр, как неоценимыми сокровищами, поигрывал снег. Легкими, чуть-чуть лиловатыми тенями расчерчены были тротуары. Вон на сколько километров вокруг раскинулся новый город! Волшебники — его строители, всемогущие творцы силы и красоты. Об этом дымят высоченные заводские трубы, в неумолчном шуме тысяч станков, скрытых по обширным цехам, слышится та же победная песнь, и в каждом из бесчисленных окон, потухших или еще светящихся, таится, живет та же гордая мысль.

Четверо товарищей шагали теперь молча из улицы в улицу, но, наслаждаясь панорамой ночного города, они не могли не проникнуться радостью соучастия в великом деле — в создании еще одной прочной ступени ввысь, к заветному будущему.

— И находятся люди, — внезапно пожаловался Алеша, — такие слепцы находятся, которые ничего вокруг себя не видят… Нет, ребята, как хотите, а я вас всех потащу в среду на актив: поставим наконец решительно вопрос — вымести грязь с нашего пути!

— И верно, Алеша! Правильно! — горячо поддержал Вадим.

— Не пойду. Говорильня. Не люблю, — отказался Самохин.

— А я… — с легким смущением откликнулся Володя Медведев, — я не знаю… Какой же я актив?

И тогда Алеша бурно заспорил. Последнее Толино письмо и сейчас находилось при нем, под застегнутым пальто, в нагрудном кармашке блузы. Строчки о ленинском огоньке в сердце жгли его. Он с жаром упрекнул Самохина в сознательном отстранении от общих дел. И это казалось ему тем более непростительным, что Самохин так явно не одобряет в других такое же хуторское мироощущение. Вот, например, как он огорошил сегодня Володю Медведева своим язвительным «превосходно!» Что таилось за этим возгласом?

— Ну, что? Скажи! — требовал Алеша.

И Вадим Королев, и сам Володя Медведев заинтересованно ждали ответа, но Самохин, усмехаясь, отмалчивался.

— Не хочешь? Так я за тебя скажу!

И Алеша по-своему раскрыл смысл этого загадочного восклицания. Да, очень хорошо, что Володя хочет быть работником на все руки, но очень плохо, если он — шофер осенью на сборе винограда и персиков, электротехник зимой, плотник в летний строительный сезон — будет только умножать достатки для себя и родных, но никогда никакие другие заботы не обеспокоят его души, что бы ни происходило за околицей родного дома.

— Правильно я тебя понял, Юра?

Но Самохин по-прежнему отмалчивался, только улыбался загадочно.

— И ты был совершенно прав, — продолжал Алеша. — Мало быть хорошим бетонщиком или каменщиком, мало исполнять добросовестно только свои прямые обязанности… Мало!.. Если ты настоящий ленинский комсомолец, настоящий строитель коммунизма…

Вадим, притихший с начала этого спора, жадно прислушивавшийся к каждому слову, с восхищением одобрил:

— Верно, Алеша!

Но вот Самохин, внезапно остановившись и оглядев Алешу с каким-то даже соболезнованием, сказал:

— Начинается. «Коммунизм, коммунизма, коммунизму»… Как это у нас любят высокими словами бросаться ни к селу, ни к городу.

И Вадим одобрительно рассмеялся, перебегая под бок то к Алеше, то к Юре, покрикивал:

— А что?.. А, ей-богу, верно это. Чуть что, мы сейчас и начинаем: «коммунизм, коммунизма, коммунизму».

Самохин раздраженно отогнал от себя Вадика движением руки, как отгоняют надоедливо зудящего комара.

— Пусть только каждый на своем месте работает во всю силу, и все в порядке, — объяснил Юра свою позицию. — Каждый — свое. Прокурор — свое. Милиционер — свое… А я бетонщик, — и лишь бы ни у кого не было причин упрекнуть меня, что я плох в своем деле. Еще я хочу быть инженером-строителем, и обязательно буду инженером, дай срок. Буду! Без всяких заклинаний… А то больно много развелось у нас таких любителей, которые от дела увиливают, а всякими благородными словами прикрываются…

— Что с тобой, Юра?.. С каких это пор ты меня в болтуны записал?..

— Ничего не записал… Я не про тебя… Я про то, что за каждым словом должно быть дело… А то каждый навострился: «коммунизм, коммунизма, коммунизму»… А где он — этот коммунизм? Сколько еще ждать его? Какие еще новые жертвы надо принести, чтобы увидеть наконец, какой он есть, этот коммунизм?