Арон Эрлих - Молодые люди

Какое волнение охватило Толю при первых звуках увертюры, какую радость испытал он с первым появлением Марии на шляхетском балу и с первыми, еще поощрительными аплодисментами доброй публики, как замирал он от страха и восторга, когда внимание зала сосредоточивалось на сольных вариациях Наташи. Бывали минуты, когда он ловил себя на странном, почти беспамятном оцепенении, — тогда он озирался с легким испугом — и снова видел золотую и темно-красную оторочку барьеров по многочисленным, уносящимся вверх ярусам, видел лица соседей в партере, слышал запах пудры и духов.

А в антрактах он выходил в вестибюль с колоннами и широчайшими ступенями, где толпились курильщики, хотя сам никогда не курил. Он бродил здесь, задерживаясь то возле одной, то возле другой группы курильщиков, и прислушивался — о чем говорят они? Часто, очень часто он подслушивал то самое, что жаждал: тонкие ценители, по-видимому из числа завсегдатаев балетных спектаклей, очень лестно отзывались о лирическом даровании молодой артистки.

Увидел Толя в вестибюле и Румянцева. Артист, в сопровождении двух дам, прошел мимо. Дамы в дорогих меховых пелеринах, перебивая друг друга и оживленно жестикулируя, что-то доказывали ему, а он, со снисходительной улыбкой слушая, озирался во все стороны, точно выискивал знакомых в толпе. Встретившись с Толиным пристальным и суровым взглядом, он высокомерно сдвинул брови и в тот же миг склонился к своим дамам, исполненный любезности.

К решающему акту — гарем хана — в артистической ложе зрителей удвоилось. Все места там были заняты, и еще больше народу стояло позади кресел. Этот акт еще больше закрепил победу Наташи, — он стал ее триумфом. Толя остро ощущал это и в те минуты, когда переполненный зал пребывал в тишайшем внимании, и когда зрители разражались жаркими аплодисментами.

Встретились нечаянные соперницы в ночной тишине гарема. Мария испугана и страстной мольбой отвергнутой Заремы и яростными ее проклятиями. Разбуженная шумом старуха надсмотрщица вскакивает со своего коврика, расстеленного возле алькова пленницы, и, охваченная ужасом, спешит за помощью в глубь дворца… Сбегаются дворцовые стражи, врывается в потревоженные покои и сам Гирей… Поздно: удар кинжалом в спину Марии — и только что запрокинутая прекрасная голова поникла на грудь, высоко поднятая рука еще цепляется за колонну, но колени уже дрожат, сгибаются, ноги подкосились, мертвая Мария падает на пол…

Теперь последовала бурная, грозная сцена между Гиреем и Заремой. Он поднял с пола роковой кинжал и кинулся с ним на обезумевшую в ревности молодую женщину. Она пала перед ним на колени, она с восторгом, с упоением, с вызывающей радостью отчаяния и любви подставляет ему под удар свою грудь. Она сама жаждет этой смерти. Она как избавления ждет удара в сердце от руки повелителя, раз он больше не любит ее… И занесенный высоко кинжал выпадает из разжавшихся пальцев…

Марии больше нет… Наташа отыграла последние такты своей роли. Спектакль еще продолжается. Но Сатрап, Юрий Михайлович, уже поднялся со своего кресла и бесшумно выходит. За ним покинули ложу еще несколько артистов, среди них и Румянцев.

В маленькой комнатке позади артистической ложи Юрий Михайлович поздравляет Румянцева:

— Это и ваш успех, Александр Леонидович!

Румянцев, вопросительно приподняв брови, ждет объяснений. Тогда Сатрап с легкой улыбкой прибавляет:

— Полина Ивановна открыла мне вашу тайну: вы автор всех коррективов в ролях Марии и Гирея. Что ж… Много тонких, хорошо найденных и выразительно показанных подробностей…

— Да, я действительно позволил себе… Но… — Румянцев решительно не знает, как принять эту похвалу худрука. — Пожалуй, приходится согласиться… — неловко бормочет он. — К сожалению, я отступил при первых и, вероятно, естественных неудачах Субботиной… Отличная получилась Мария. Поздравляю и я вас, Юрий Михайлович.

Сказав все это, он поспешил уйти.

В служебной гардеробной, уже застегивая пряжку пояса на своей нарядной, светло-желтой шубе, Румянцев вдруг снова разоблачился, поспешно отдал обратно гардеробщику верхнюю одежду, торопливо вернулся в театр, прошел на сцену. Он сам не знал — зачем. То ли он жестоко досадовал, что всеми его творческими находками воспользовался другой Гирей… Какого черта, в самом деле!.. Он сейчас выскажет Полине Ивановне все, что думает поэтому поводу… То ли его мучает стыд за все, что было у него с Наташей Субботиной… Он поздравит ее и признается, как глубоко сожалеет, что в ее дебютном спектакле Гиреем был не он, а Лебедев…