Арон Эрлих - Жизнь впереди

И он торопливо увел товарищей к себе в комнату.

Все были смущены, и всех больше сам Алеша. И родных людей, так нетерпеливо дожидавшихся его возвращения, обидел он ни за что ни про что, и в самом себе испортил хорошее чувство этой непонятной дурацкой вспышкой. Ах, неладно получилось!..

Но минуту спустя отец как ни в чем ни бывало вошел к нему в комнату.

— Давайте посижу с вами, ребята, потому что, — сказал он, насасывая затухшую было трубку, — потому что день у вас нынче особенный! Может, на всю жизнь три-четыре таких дня всего и приходится… Алеша, ты почему свету не даешь? Или нарочно?

— Нарочно, папа, — ответил Алеша как мог ласковее.

Ребята расположились в темной комнате похожими друг на друга силуэтами.

— В двадцать четвертом году, — перечислял отец, — когда ленинский набор был, вступил я в партию — раз! В тридцать седьмом году Сталина видел — два! В тридцать пятом, в самый Женский день, восьмого марта, ты, Алеша, родился — три! В тридцатом меня на Сталинградский тракторный послали, и вскоре мы освоили новый завод на полную мощность — четыре! Вот, считаю, и все из ряду вон дни моей жизни.

— Петр Степанович, — спросил Костя Воронин из бабушкиного угла, — а где вы Сталина видели?

— В Большом театре. Он тогда перед избирателями Сталинского округа выступал…

И Петр Степанович на память передал ребятам те места из сталинской речи, которые сильнее всего взволновали тогда народ. Имя Ленина многократно упоминалось в той речи, по Ленину призывал Иосиф Виссарионович равнять народных избранников, депутатов, политических деятелей, руководителей советского государства. И подобно тому, как блеск молнии предшествует грому, так вслед за каждым упоминанием слова «Ленин» бушевал рукоплесканиями весь огромный театр…

Курилась трубка. Огоньком ежесекундно озарялись щеки мастера, нос, усы, левый висок, уже чуточку вдавленный, как бывает у людей на возрасте.

— А на Сталинградском тракторном? — продолжал старый мастер. — Никогда не забуду! Построили этот первоклассный машиностроительный завод, оборудовали его самоновейшими станками и конвейерами, целые пролеты заполнили автоматами. Какие поставили молоты в кузнице! Поглядели бы вы, ребята, какие там были приспособления для литья! Все сплошь импортное, за чистое золото у капиталистов купленное, потому что не было еще у нас в ту пору своей собственной промышленности по производству средств производства, как говорится. Только-только начинали мы тогда… Бывало детям в молоке отказывать приходилось, на самые крайние лишения шли ради своей самостоятельности…

Мастер вспоминал былые дни и зорко всматривался в темноту, радуясь тому вниманию, с каким слушали его четыре начинающих комсомольца.

— Ну и вот, выстроили этот завод-гигант, небывалый красавец, первенец первой пятилетки. Соки свои лучшие и самую кровь свою вложили в этот завод, рассчитанный на выпуск ста пятидесяти тракторов в день. Значит, пятьдесят тысяч машин в течение одного-единственного года! И, значит, вот она, уже в наших руках, заветная ленинская мечта о полной реконструкции сельского хозяйства… Много тысяч преданных людей работали возле тех станков, печей, молотов, конвейеров… Работали днем и ночью — и ни с места! Ни одной машины, хоть плачь! И плакали втихомолку, таясь друг от друга, зубами от тоски и бессилия скрежетали… Горе-то какое! Всенародная жгучая боль! Такой заводище в наших руках, а мы его никак подчинить себе не можем… В американской печати тогда злорадные вопли пошли с издевательскими предсказаниями… И вот товарищ Орджоникидзе мобилизовал по стране самых лучших инженеров, мастеров, рабочих, послал в Сталинград, на тракторный. Великая честь выпала тогда и мне, попал и я тогда, ребятки, на Сталинградский тракторный, в механосборочный цех. Что вам сказать? В «Правде», в «Известиях», да и во всех газетах без исключения сводки со Сталинградского тракторного изо дня в день давались, как с самоважнейшего участка на фронте, где судьба наша решалась. Будут или не будут у нас свои собственные тракторы? Овладеем мы новым заводом или потерпим самое позорное поражение?

Старый мастер умолк, взволнованный воспоминаниями. Долго молчали и мальчики, а потом Алеша, и Костя Воронин, и Толя нетерпеливо окликнули его:

— Ну, папа!

— А дальше?

— Петр Степанович, а что же дальше?

— А известно: нет таких крепостей… Несколько месяцев длился бой… Девять тракторов. Двадцать один трактор. Опять попятное движение: только восемнадцать ленинских снарядов — так назывались первые тракторы советского производства… А там все ритмичнее, все увереннее пошло дело. Работали мы в две смены и вот наладились наконец, с конвейера каждую смену стало сходить шестьдесят машин, шестьдесят пять, семьдесят, семьдесят две, семьдесят пять!.. Ура-а-а! Сто пятьдесят машин в день! Полная проектная мощность! Так держать! Это произошло в июле тысяча девятьсот тридцатого года, когда мы полностью овладели, наконец, заводом… Алеша! — закричал вдруг старый мастер. — А ну, давай свету, а то я вас ни черта не вижу!