Арон Эрлих - Жизнь впереди

Да! Вот еще что было. Наташа рассказывала о своей школе, о своем искусстве, о своем театре. Сначала все это казалось непонятным, но вскоре ребята с удивлением почувствовали, что чужой мир вовсе не чужой. Напротив, они разделяли вместе с Наташей благодарное восхищение перед русскими молодыми танцовщицами, удивлявшими своим мастерством сотни тысяч зрителей за границей. Они отлично понимали, что питает задор Наташи и почему она с таким возбуждением говорит о тех днях, когда юные участницы съезда демократической молодежи в Будапеште или победительницы международного фестиваля в Праге приезжали к ним в школу на урок Веры Георгиевны…

Увлекшись, Наташа вскочила с дивана. Прыгая на одной ноге, она передвигалась вкруг рояля, искала что-то меж папок и нот, среди альбомов и тетрадей. Не нашла. Поскакала на одном каблучке в другой конец комнаты, порылась в ящиках письменного стола.

— Вот! — Она отыскала все-таки пачку фотографий и вернулась с ними на диван. — Вот, смотрите! Я выпросила несколько снимков. Это наша молодежь, вчерашние ученицы школы, на концертах за границей. Ни в каком театре не вместить было бы столько зрителей. Видите? Десятки тысяч зрителей! Наши танцевали поэтому на открытом воздухе, на специально выстроенных площадках…

Тогда оказалось, что и Толя внимательно следил по газетам за соревнованием советских артистов с иностранными мастерами, только не танцовщиц, правда, а музыкантов — пианистов, виолончелистов, скрипачей.

А потом и Алеша с тем же чувством гордости рассказал про то, о чем каждый мог прочитать в газете: про одного нашего стахановца шахтера, который специально ездил в Польшу учить тамошних горняков искусству высокой выработки, и про крестьянские делегации из Румынии, Болгарии, Венгрии, Албании, которые путешествуют по Советскому Союзу, ездят из одного колхоза в другой, чтобы изучить и перенять наши порядки.

Наступила Наташина очередь слушать, и она слушала внимательно, слушала благодарно, то улыбаясь своим гостям, то тревожно морщась и пробуя пальцем сквозь чулок ногу.

— Очень болит? — с участием спросил Толя. — Я еще вчера заметил, вы прихрамывали.

— Ну да! Ужасно, как я стерла себе палец… Это с нами часто бывает… — С затихшим лицом она склонилась над собственной ногой, осторожно поглаживала ее, точно винилась перед нею или ласково утешала и успокаивала ее.

Так посидела она молча минуту или две. Толя прервал паузу не словом, не замечанием каким-нибудь, а тишайшим, едва уловимым свистом. Что такое? Как он мог себе это позволить в чужом доме?.. Правда, Толя удивительно хорошо насвистывает, хоть на эстраду его выпускай… Но все-таки!

Наташу точно током пронизало, она обернулась к Толе с удивленным лицом, потом медленно, не сводя с него оживленных, враз засиявших глаз, опустила обе ноги на пол.

— Да у вас, должно быть, абсолютный слух! — прошептала она и двумя пальцами правой руки изобразила на подлокотнике дивана нечто вроде танца.

Тогда и Алеша понял, что это за звуки. Он узнал их. Да, конечно, это была та самая мелодия из «Спящей красавицы», что вчера они вместе слушали в продолжение двух часов, сидя в садике под медленно и густо падающим снегом.

Толя насвистывал. Наташа плясала. То есть она сидела на диване, а танцевали только указательный и средний пальцы правой ее руки. Пальцы грациозно семенили, надвигались и отступали, они взлетали на воздух и вновь опускались на диванный подлокотник. Но вместе с ними полны были движения, игры, музыкальной, певучей выразительности и головка, и улыбающееся лицо, и плечи, и даже комсомольский значок на груди, — все в Наташе пело, вся она предавалась с упоением музыке. Безучастными оставались только ноги, опущенные с дивана на пол.

— Наташенька! — послышался голос бабушки из-за перегородки. — Чайник вскипел.

Вот и все! Теперь уже окончательно все. Как ни старайся, а больше ничего нельзя вспомнить, решительно ничего особенного не было во весь вечер, до самых десяти часов, когда Наташа поблагодарила гостей и простилась с ними. И все-таки Алеша не переставал возвращаться в мыслях к этому неисчерпаемому, чудесному вечеру, каждый миг которого доставлял ему даже в воспоминаниях неутолимую радость.

Вскоре в кабинете директора, вечером, состоялось заседание комитета комсомола. Кроме членов бюро и актива, присутствовали директор, завуч Татьяна Егоровна и преподаватель литературы Григорий Наумович.