Арон Эрлих - Жизнь впереди

Тут уже Харламов был вознагражден единодушным хохотом всех присутствующих, но именно теперь он казался деловито-озабоченным, строгим, далеким от каких бы то ни было шуток.

— Виноват я в том, что девочка так рассуждает? Конечно, я виноват, Григорий Наумович. Да, виноват! Если считать, что и наш кружок плохо собирается по моей вине!

Александр Петрович внимательно наблюдал за Харламовым. Проницательно вглядываясь в его жесты и в улыбку, он шептал, склонившись к Татьяне Егоровне:

— Кому он подражает? У кого учится? Где перенял он эту манеру держаться тем невозмутимее, чем серьезнее обращенные к нему упреки? И смотрите, пожалуйста, смотрите, с какой развязностью он все оборачивает в шутку!.. Да он презирает своих товарищей! Он попросту издевается над ними!

— Александр Петрович! — с укором останавливала его Татьяна Егоровна. — Вы забываете, что ему всего только четырнадцать лет. Он еще выправится…

Но директор головой потряс с решительностью глубоко убежденного человека и, обращаясь к председателю, сказал:

— Анисимов! Я полагаю, что нам все-таки следует внять совету Григория Наумовича. Порекомендуем кружку другого старосту. Попробуем! Мне кажется, это полезно будет не только кружку, но и самому Харламову… Да, да, и Харламову тоже! Может быть, это научит его скромности, по крайней мере…

Прошло после этого заседания еще несколько дней, надвигались зимние каникулы, приближался новый год. Снег и туман запахли хвоей.

Милые приметы зимнего детского праздника — пестрые плакаты с дедом-морозом и сверкающие игрушки в витринах магазинов — соединились теперь для Алеши и Толи с новыми, торжественными посвящениями в юность. Собственными глазами они увидели однажды свои имена в повестке школьного комсомольского собрания. Вот, наконец, оно состоится завтра, это собрание! А там уже их поведут в райком и выдадут им, новым членам ВЛКСМ, комсомольские билеты!

Костя Воронин в последний раз побеседовал с ними о Ленине и Сталине, об уставе комсомола…

— Да! Слушайте! Еще вот что, — вспомнил он под конец. — Бывают такие ребята на собрании… охотники задавать всякие вопросы. Так вы, глядите, не пугайтесь.

— Чего пугаться? Какие-такие могут быть вопросы? Нам скрывать нечего, — возразил Алеша.

— Все-таки! Говорю вам на всякий случай… Ну, например, опять найдется кто-нибудь, спросит: «Что во время войны делал?» Это у нас часто спрашивают… Ты что ответишь, Громов?

— Во время войны?.. Я?.. Разное делал. — Алеша подумал, рассмеялся, сказал: — После салютов собирал шляпки от фейерверков, от расстрелянных пыжей… Они бывали разного цвета… Ну? — неуверенно произнес Алеша.

— Вот видишь! Шляпки от фейерверков… Чепуха!

— А что же я еще мог делать? О чем я могу сказать? — встревожился Алеша. — Ну, я еще следил за правильным затемнением у нас в квартире.

— А ты, Скворцов? — обратился Воронин к Толе. — Что ответишь ты на такой вопрос?

— А ничего не отвечу. Скажу — ничего не делал, маленький был. Верно?

— Верно, да не совсем… Знаете, что? Давайте условимся: в случае выскочит опять такой, хорошенько умоем его! Ответим вопросом на вопрос. «А ты сам что делал во время войны? — спросим его. — Не на восток ли подался? С детским садом?..» Понятно? Так и скажем: «С детским садом!..» Поднимем его дружно на смех! Хоть одного такого проучим, а то развелись у нас некоторые — любят разыгрывать из себя чересчур взрослых!

На другой день после школьного собрания, на котором никаких «вредных» вопросов задано не было, Алеша привел к себе домой ребят — и Толю, и Колю с Костей.

Петр Степанович давно дожидался сына. Когда открылась дверь, Алеша увидел всех сразу — и отца, и мать, и бабушку, — все топтались у порога, с надеждой засматривали ему в глаза. Он смутился и нахмурился.

— Ну? — сказал отец. — Поздравить можно? Всех четырех, что ли?

— Комсомолец! — громко объявила бабушка. — По глазам вижу: приняли! Слава тебе, господи! — в довершение она еще и перекрестилась.

Мать ничего не говорила, но показалась несносной ее чрезмерная гордость за сына, такого будто бы маленького еще и уже такого взрослого.

И Алеша вдруг вышел из себя. Почему иной раз вселяется дух бестолкового раздражения в сердце, дух несправедливости и возмущения перед самой добротой, перед участием и любовью? Злое чувство вдруг охватило Алешу, и он не в силах был противостоять ему.

— Ну, что еще за комедия? — сердито спросил он, порывисто стащил со своих плеч пальто и не повесил его, а швырнул на табурет. — Ну, что накинулись все сразу: «Поздравляем! Поздравляем!» Воронин у нас давным-давно комсорг, а Харламов даже член бюро. Не новички, поздравлять их поздно. А за нас двоих радоваться рано. Еще не известно, что райком скажет… Сам знаешь, папа… Ребята! Пошли!