Николай Бирюков - Чайка

Тринадцать селений осело в лесах, и к полудню на поляну прибыли от них двенадцать представителей. Недоставало командира ожерелковцев — Мани Волгиной. Но вот пришла и она — осунувшаяся, с заплаканным лицом… Зимин, отвечавший на приветствия молчаливым кивком, подошел к ней и пожал руку.

— Крепись, Маня!

— Я креплюсь.

— Как Василиса Прокофьевна?

— Ушла.

— Ушла?

Маня поправила ремень винтовки, съехавший на край плеча, и тихо промолвила:

— В Певск.

— Та-ак, — мрачно протянул Зимин. — Как же это ты, Маня, отпустила ее?

— Да разве можно удержать, Алексей Дмитриевич! Чай, знаете… «Дочь, — говорит, — моя голубка, в когтях у стервятников, а я тут буду…» И пошла.

Зимин отвернулся от нее к остальным командирам.

— Ну, что же, давайте поговорим. — Он указал на бревна: — Садитесь…

Партизаны кругом обступили бревна. Васька, размазывая по лицу слезы, сел прямо на снег.

Зимин взглянул на стоявшего рядом с Женей Федю и почувствовал, как по всем жилам пробежал неприятный холодок: лицо механика было страшно в своей неподвижности, словно в камень вправили живые глаза, — и из них смотрели и нетерпение, и боль, и гнев.

— Сядь, Федя, — пригласил он ласково.

Федя продолжал стоять, сложив на груди руки.

Маруся Кулагина села возле Любы Травкиной. Весь зиминский отряд был здесь, кроме часовых, Нины Васильевой, еще третьего дня ушедшей в Певск с заданием к городским подпольщикам, и тяжело раненных; но вокруг командиров слышались лишь напряженное дыхание людей и шум сосен.

— Сложный вопрос перед нами, товарищи, — тихо сказал Зимин. — Есть предложение товарища Голубеза — всеми имеющимися у нас силами сделать налет на Певск и освободить Чайку. Это предложение горячо поддерживается и другими товарищами. Давайте подумаем: реально ли оно?

Пока он говорил, тяжелая туча нависла над поляной, снег перестал искриться, и в лесу сразу стало темнее.

— Сестра бежит, — сказал Николай Васильев.

Зимин оглянулся.

— Товарищи, Катю-то… — Выбежав из-за деревьев, Нина окинула взглядом толпу и догадалась, что здесь уже все известно.

Зимин подозвал ее. Семен Курагин потеснился, и Нина села между ним и Карпом Савельевичем.

— Что в городе? Население знает?

— Только и говорят об этом, товарищ командир. Кто-то пустил слух, будто партизаны придут в город, чтобы, значит, Чайку освободить. Ждут нас.

— А немцы? Вероятно, дошли эти слухи и до них? Поколебавшись, Нина подтвердила:

— Я насилу выбралась… полон город немцев… На всех дорогах орудия и пулеметы выставлены… Мимо Головлева шла, из села конница помчалась. Тоже, наверное, туда.

— Слышали, товарищи? — спросил Зимин.

Взгляд его остановился на Феде.

— Это только доказывает, что немцы не хуже нас понимают, что такое для народа Чайка! — сказал Федя.

— Предположим… И что же ты предлагаешь?

— Любой ценой пробиться в город и спасти!

Гул взволнованных голосов прокатился по поляне. Васька смотрел на Федю восторженно, разгоревшимися глазами.

— Действительно! — вскрикнула Женя. — Що с того, що немцев богато? И нас немало.

Лицо ее было бледно, а глаза, полные смятения, оглядывали всех и, казалось, говорили: «Катя у немцев, а мы тут на разговоры время тратим… Ой як цэ погано!»

Зимин перевел взгляд на старика — командира отряда лебяженцев. Поглаживая седую бороду, тот тихо сказал:

— Лексей Митрич, разве забудешь… На каждом шагу ее немцы стерегли, а она шла, чтобы вызволить, стало быть, нас… Можно сказать, скрозь смерть до нас слова Иосифа Виссарионовича донесла… И это разве забудешь… кем она была для нас, Чайка-то! Не спасти… Да я тогда не то что — ни детям, ни внукам в глаза не смогу посмотреть! Растерзали, мол, Чайку, а ты где, дед, в это время был? В лесу. А в руках у тебя что было? — Он дернул с плеча винтовку. — Ружье! А за поясом? Гранаты!

— Мои мысли! — возбужденно вскрикнул Курагин. Вскочив на ноги, он заговорил торопливо, взволнованно: — Что же получается, Егор те за ногу, а?.. Отпустили меня сюда товарищи с единогласным наказом… — Ресницы его заморгали, и лицо стало малиновым. — Лексей Митрич! Товарищ командир! Под пушками ляжем, а спасем! Спасем, Егор те за ногу!

— Спасем! — крикнуло несколько голосов.

Черные глаза Любы Травкиной, пламенея, сверкнули по толпе.

— Чего говорить? На Певск!

Ее призыв подхватили так дружно, что эхо вздрогнуло и далеко разнеслось по лесу.

Маня Волгина с радостной надеждой смотрела на партизан.