Елена Серебровская - Весенний шум

Это Галкины глаза, Маша хорошо знает. Удивительно нечуткая девушка эта Галка Голикова. Упросил ее сфотографироваться вместе, так она надулась, рассердилась, такая и вышла на карточке. А он эту карточку у самого сердца держит.

Дальше блокнот был исписан сплошь, без полей, это были уже не стихи. Маша с интересом прочитала заголовок: «История Заводинского рудника». Чем только ни интересовался ее брат! Родился он на Украине, детство провел среди русских лесов, полей, на улицах большого, замечательного города. А сердце у него так велико, так просторно, что вместило и залитые солнцем таджикские селения, и склоны Памира, и Алтайские отроги. Все ему интересно, все он хочет знать, все любит.

«Больше ста лет назад, — читала Маша, — когда маралов на Бухтарме водилось больше, чем коров, в Заводинке жили еще первые Заводины. Пришли они на поселение в горы не по доброй воле, сослали их сюда за строптивый нрав. Забросил их Сашка первый на Алтай, чтоб не мутили они умы односельчан вольными словами. И зажили Заводины в Бухтарме, там, где она с ревом прорывается через отроги Облакетки. Отвоевали они у колючих кустов и полыни несколько десятков десятин и зажили, как дома. Лучшим охотником в то время был Герасим Заводин. Бил он и медведя, и лису, а больше всего пристрастился к маралам. Любил эту охоту, — как уйдет из дому, так не вернется без добычи.

Как-то летом застрял Герасим на Облакетке, загоняли его маралы. Оглянулся охотник и видит — солнце уже за самую Серебрянуху лезет. Дотемна домой не вернуться. Стал Герасим спускаться. Колючка высокая, за ноги цепляется, армяк рвет. Деревня вроде как и недалеко, да ноги что-то не идут. Много верст за день-то отмахали, а последняя верста хуже первых ста.

И заночевал Заводин в логу у ключа. Сломал сухую черемуху, развел костер, вроде как теплее стало. Огонь с дремотой дружит. Обнял Герасим ружьишко свое и заснул.

Проснулся он рано. Загас костер, и росы кругом много. Сыро, ветер холодный, и небо серое-серое, ни просвета на нем.

Повернулся Герасим к костру и обомлел: ни дать ни взять — свинец в патронах расплавился! Да как же меня мой порох не взорвал? Посмотрел на пояс — нет, на месте патроны. Двадцать заряженых, пять стреляных. А свинец-то расплавленный откуда? Лихорадочно стал Заводин разгребать костер. И нашел под ним камень. Стукнул его о другой, отломился кусок. И заблестел камень ярко-ярко, будто и не облака были на небе, а солнце.

Сломя голову кинулся Заводин домой. Как буря, влетел, даже Полкашка не узнал его и залаял, как на чужого. А Герасим схватил молоток да топор и был таков. Опять в свой лог убежал.

Через неделю заявил он в Горную контору новый рудник, свинцом богатый необычайно. Стал ждать ответа.

Сельчане стали завидовать Герасиму:

— Ну, теперь будешь попудные получать, заживешь на славу! — Уже вся деревня побывала на Заводинской жиле, хвалили руду: тяжелая, богатая, три четверти чистого свинца.

А Герасим не унялся, стал он следить, куда жила девается. Всю Облакетку облазил и опять свинец нашел. Опять в Горную контору помчался. Вторая жила помогла Герасиму: заявку на первую жилу уже успели забыть, вторая подтолкнула чиновников, и отправили они в Заводинку штейгеров. На сто пудов породы давала Заводинка четыре фунта серебра, а свинца — так просто без счета. Закипела работа на руднике, выросла Заводина.

Герасим каждый год приходил получать свои попудные. Платили ему по пятаку с пуда руды, а деньги эти были по тем временам большие. На другой день после получки Заводин являлся в деревню под мухой, в новом армяке, козловых сапогах, новой шапке и Плисовых штанах. Пил он без просыпу, а через месяц уже пропивал армяк, шапку, сапоги и надевал свои старые лохмотья, И бродил весь год по Заводинке, попрошайничал. Заходил он на рудник. Штейгера его любили, много дельного он им посоветовал: и как штольни вести, и как пласт разыскивать, посоветовал копать на восточном отроге Облакетки, там медь наружу выступала.

Прошли годы. Спился Герасим Заводин, забыли про него. Отгремела Турецкая война, ослабла Российская империя, и решил новый царь забросить Заводинку. Обрушилась шахта, заплыли водой штольни, и только желтели, как вывернутые внутренности, отвалы на склонах Облакетки. Ходили вокруг Заводинки купцы, хотели поднять дело, да нашла коса на камень: запретил омский губернатор русским людям инородцев на работу брать. Ненавидел он казахов и ойротов, а русских на Алтае мало было, никто на работу не шел. И забросили купцы безнадежное дело.