Борис Изюмский - Алые погоны. Книга вторая

Сорок свободных дней! Даже не верилось, что можно спать сколько угодно, что не надо волноваться о завтрашней контрольной по математике, что утром на столе ждет парное молоко с медом и чудесные теплые пышки, какие умеет печь только мама.

Сорок дней каникул! А потом лагерный сбор и последний год учебы в училище. Но это «потом» — лагери, подготовка к экзаменам на аттестат зрелости, новое положение выпускника, — хотя и наполняло взволнованным ожиданием, сейчас отодвигалось мысленно куда-то в сторону.

Володя откинул простыню, приподнялся на постели и прислушался. В соседней комнате, почти бесшумно, ходила мама: наверно, готовила завтрак. В двух шагах от Володи, на другой кровати тоже зашевелилась простыня и на ней надломился луч раннего солнца, пробившийся через щель ставень.

— Как изволили почивать, ваша светлость? — почтительным шопотом спросил Володя у своего друга — Семена, приехавшего к нему погостить.

— Ну, и кроваточка, — люлька для детей старшего возраста! — сладко потянулся Семен. — А мне наше училище приснилось… Будто полковник Зорин стоит у бассейна и спрашивает: «С трамплина ласточкой умеете?» — Вот ведь странно, — Семен решительно поставил крепкие нога на пол, — когда в училище были, хотелось вырваться хотя бы на денек, а прошла только неделя, как мы здесь — и уже тянет назад. — Он согнул руки так, что вздулись мускулы. В это время Володя, вскочив, стал тормошить его. Семен очень боялся щекотки.

— Володька, ну, Володька, брось, слышишь — брось!..

Но тот не унимался. Семен извивался, издавал какие-то всхлипывания, похожие на причитания, и, наконец, не выдержав, стал хохотать, умоляя сквозь слезы:

— Б-рось… Ну, прошу… брось… рас-с-ержусь… Володя, наконец, оставил в покое друга и включил радио. Из соседней комнаты послышался голос Антонины Васильевны.

— Проснулись, дети?

«Дети» — коренастый, упитанный Семен и высокий, мускулистый Володя, оба уже с пробивающимися усиками, оба загорелые, в синих трусиках, распахнув окно, делали в это время зарядку.

В ожидании завтрака решили напилить дров. Володя раздобыл у соседей козлы и вместе с Семеном распилили за полчаса несколько бревен.

… Антонина Васильевна Ковалева возвратилась из Тбилиси в родной город с золовкой Лизой и ее детьми, потеряв в эвакуации своего маленького сына Вадима, умершего от скарлатины. Прежняя квартира Ковалевых, около завода, оказалась целой, остались даже многие вещи — сберегли соседи.

Стараясь сохранить прежний вид комнат, Антонина Васильевна даже полочку над умывальником прибила там же, как когда-то. Эту полочку хорошо помнил Володя. На нее клали коробку с зубным порошком, губку, щетки. И вечером на противоположной стене появлялись силуэты-профили. Каждый вечер разные: турок в феске, римский сенатор с крупным носом, или вдруг отчетливо вырисовывался облик старухи с отвисшей челюстью…

У Володи с отцом была даже такая игра — они то выдвигали, то задвигали одну из щеток на полке и профиль на стене шевелил губами, высовывал язык.

Об отце в доме напоминало все, хотя мать и сын, щадя друг друга, редко говорили о нем — к еще свежей ране больно было притрагиваться. Большая фотография отца стояла на столе в кабинете, здесь же лежала вырезка из газеты, в которой был напечатан Указ о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Десятки дорогих мелочей, известных только матери и сыну, вызывали картины прошлого, когда жив был отец и, казалось, ничто не угрожало счастью семьи.

Вот над кроватью висит в массивной раме портрет бабушки — полной женщины, в черном платье с высоким воротником. За раму этого портрета мама часто прятала несколько папирос, и отец, выкурив все свои, жалобно допытывался:

— То́нюшка, может быть, у тебя где-нибудь завалялась хоть одна-единственная?

Мама, помучив его, заставляла закрыть глаза и доставала из-за портрета папиросу, а отец радовался, целовал маму, так и не узнав, где тайник.

На гвоздике висит старое мохнатое полотенце. Оно напоминает то далекое, счастливое время, когда Володя, мама и отец ходили под вечер купаться. Отец обматывал голову этим полотенцем, делал из него чалму, сажал Володю к себе на плечо, а другой рукой поддерживал маму, и они спускались с обрыва вниз, к морю. Первой бросалась в воду мама — гибкая и красивая, в полосатом купальном костюме. Отец входил в воду медленно, осторожно переставляя ноги, балансируя руками, словно боясь упасть.