Борис Изюмский: Алые погоны. Книга вторая

До обеда Володя и Семен успели еще побывать в тире, а придя домой, разделись и, в трусах, взобрались на крышу — осмотреть ее. Сверху видны были соседние дворы. В густой траве кувыркался щенок, играя с рыжей кошкой. Сушились сети, развешенные над просмоленной рыбачьей лодкой. Спесивый петух сзывал подруг, лапами в шпорах разгребая землю. А вдали — за кудрявой зеленью садов, солнечными полянами, нагромождением крыш, — виднелось яркосинее спокойное море. Семен и Володя решили сделать за каникулы в доме посильный ремонт: поправить дверь в кухне, починить стулья, заменить электропроводку.

Оказывается многое из того, чему они научились в мастерской училища, теперь могло пригодиться. Сейчас, сидя на крыше, они обсуждали, как лучше залатать небольшой пролом. На крыльцо соседнего, дома, с верандой, увитой диким виноградом, вышла девушка в голубом платье, красиво облегавшем ее фигуру. Девушка приветливо улыбнулась Володе.

— Хозяин в доме появился? — чуть откинув назад золотую копну волос, не то спросила, не то одобрительно отметила она и, еще раз улыбнувшись, скрылась в доме.

Кто это? — спросил Семен.

— Соседка, — деланно безразличным голосом, смущаясь и за это злясь на себя, ответил Володя. — На третьем курсе мединститута учится… Приехала на каникулы. Помолчал и добавил: — Валерией зовут…

— Хм, — неопределенно произнес Семен. — А как она на тебя поглядела! — стал разыгрывать он друга.

— Нужна она мне! — хмурясь, пробормотал Володя, — давай лучше крышей займемся!

Володя сердился на себя за то, что соседка, помимо его желания, уже не первый день занимала его воображение. Он старался не думать о ней, избегал встреч, но как нарочно то сталкивался с ней у калитки, то встречал на стадионе или в трамвае. У нее были яркие, красиво очерченные губы, нежная кожа лица и несмущающиеся синие глаза.

Именно такой Владимир представлял себе Любу Шевцову из Краснодона. Он непрочь был пофантазировать. Валерия — сестра героини Любы… такая же веселая, простая, красивая… Вот он с Валерией идет к берегу моря. Они подошли к молу. Вдруг девушка оступилась, чуть было не упала. Он во-время поддержал ее…

Владимир ловил себя на том, что слишком много думает о соседке. Недовольный собой, мысленно прикрикивал: «Перестань!»… А глаза искали голубое платье, золотой завиток у виска.

… Друзья обследовали крышу, подсчитали, сколько понадобится материала и, довольные собственной хозяйственностью, спустились на землю, решив раздобыть завтра в городе толь.

Антонина Васильевна, по случаю приезда ребят, раньше срока взяла отпуск в детском саду, где она работала.

Сейчас, накрывая на стол, она через окно любовно смотрела на поднимавшихся на крыльцо, весело пересмеивавшихся юношей.

Она баловала «своих сыновей», как называла их. Готовила им то суп с клецками, тающими во рту, — и Володя так же, как в детстве, просил налить ему в тарелку «выше загнутки», — то румяные, плавающие в котелке с подсолнечным маслом пирожки, начиненные рисом, крутыми яйцами и петрушкой, и Владимир с Семеном философствовали, что можно же изготовить такие расчудесные вещи, но в училище, наверно, вовек не научатся приготовлять по-домашнему.

Сегодня на обед были вареники с вишнями, и Антонина Васильевна объявила, что есть «жадник» — в одном каком-то варенике десять вишен.

Друзья с таким азартом стали уплетать вареники в поисках «жадника», что мать залюбовалась ими.

Антонина Васильевна осунулась за последние годы, даже как-то потемнела, словно кожу ее присушило — от лишений ли военных лет, от дум ли тяжелых и женских печалей. Суховатые складки набегали на шею. Ковалева выглядела много старше своих лет. Володя хорошо видел это, чувство щемящей жалости вызывали у него и худые руки матери, с набухшими синими венами, и поредевшие, коротко подстриженные волосы, и дорогие глаза, в которых, даже в минуты радости, не исчезало как бы застывшее облачко грусти. Володя не стыдился, не скрывал своих чувств к матери, старался отогреть ее неумелой нежностью. Что ни говори, а в училище он отвык от проявления ласки, и сейчас дома «оттаивал».

Пообедав, Семен и Володя надели форму, чтобы идти в город, когда вдруг ввалился с двумя своими одноклассниками Жорка Шелест. Жорка был коренаст, кривоног, как его дед, похожий на гнома, и у него, как у деда, проступал на щеках яркий, но по-молодому сочный румянец, в котором, казалось, плавали родинки. Говорил он очень быстро, редко слушал собеседника и вечно жонглировал всем, что попадалось под руку — стаканом, пепельницей, коробкой спичек, фуражкой — так себе, мимоходом.