Лев Экономов: Перехватчики

— Сейчас, — продолжал полковник, — нам представлена возможность послать еще нескольких человек для завершения программы переучивания. — Он не стал испытывать наше терпение. — Поедут командир эскадрильи Истомин, командир звена Простин, старшие летчики Лобанов, Шатунов, Приходько. Прошу с сегодняшнего дня приступить к занятиям по теории стрельбы и устройству снарядов. Как только поступит команда свыше, получите проездные документы и отправитесь на место стрельб. Ну а теперь, — он обратился ко всем летчикам, — пожелаем нашим товарищам удачи.

Я и те, кто должны были ехать, находились в каком-то счастливом смятении, молча улыбались в ответ на пожатия рук товарищей. Мы думали уже о том, что нас ждет впереди.

Отойдя с Шатуновым в сторонку, Семенихин сказал, щуря свои серые умные глаза:

— С Пахоровым вы напрасно так жестоко. Доверие окрыляет. В войну мне приходилось наблюдать, как трусы становились героями. Здесь все зависит от подхода к человеку, от того, что ему внушат другие. Трусами и героями не родятся. Это продукт воспитания. В том, что он когда-то проявил малодушие, и мы с вами виноваты. Подумайте об этом хорошенько, и, если согласитесь, придется извиниться.

— Хорошо, я подумаю, — сказал Шатунов. У рта появилась знакомая упрямая складка. И мы все поняли; он никогда не будет извиняться перед Пахоровым.

Телефонограмма на имя командира полка с указанием откомандировать назначенных летчиков в специальный центр для стрельб по воздушным целям пришла только в апреле. Первой о ней узнал (вы угадали!) старшина Лерман, дежуривший по штабу. Сменившись с дежурства, он пришел ко мне домой и рассказал о ней.

Я схватил Лермана за округлые покатые плечи и стал кружиться по комнате, выписывая от радости какие-то немыслимые кренделя ногами.

Скрипнула дверь. Это вышла из комнаты Люся. Я остановился и стукнул себя по лбу. Растяпа! Как я не подумал в эту минуту, что Люсе совсем не хочется, чтобы я уезжал. Я и так слишком много говорил об этом дома в последние дни, слишком откровенно радовался.

— Послушать тебя, так можно подумать, что тебе дома ничего не мило, ни жена, ни дочь. Так и рвешься куда-нибудь уехать, — сказала как-то Люся с обидой.

— Чудачка! — я обнял ее. — Мне очень не хочется от вас уезжать, но нужно. Понимаешь, нужно! И это не просто куда-то.

— Понимаю, — Люся отстранилась. Я видел по ее глазам: она не понимала меня.

Тогда я стал хитрить, больше не заводил разговора об отъезде, но это еще больше раздражало ее.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала она однажды в ответ на мое молчание. — Все ждешь распоряжения.

— Ничего я не жду, — слова мои прозвучали не очень-то убедительно, хотя я и понимал, что нехорошо, когда человек живет только работой и совсем мало думает о доме, о жене, о детях.

— Нет, ждешь, — возразила Люся. — Уже извелся весь и даже похудел.

— И она вдруг стала успокаивать меня.

— Так мы и жили до сегодняшнего дня, успокаивая друг друга и не очень-то веря в искренность своих слов. А ее теперешний поступок только подтвердил это.

— Похоже, что она на нас рассердилась, — растерянно сказал Лерман, посмотрев на дверь.

— Похоже. Только ты тут ни при чем.

— Лерман потоптался на месте и пошел, Я не стал удерживать его, хотя знал, что ему хотелось поговорить со мной о предстоящих стрельбах. В нем жил старый воздушный стрелок. Мне жалко было Люсю, и я злился на нее за ее невыдержанность.

— «Ну и пусть», — сказал я себе и постучал к Шатуновым.

— Михаил и Жанна теперь жили одни, потому что Лобанова перевели к другим холостякам.

— Все читаешь? — сказал я Михаилу, валявшемуся на тахте с журналом в руках.

— А ты это видел? — он показал мне заголовок. — «Записки капитана Кобадзе».

— И даже просматривал корректуру.

— Значит, это по твоей инициативе? И ты молчал?! Я полол плечами.

— Интересная вещь! — продолжал Шатунов. — Надо бы всем летчикам вести такие записки.

— Правильно. — Мне хотелось сказать Михаилу, что дневник Кобадзе и во мне вызвал точно такие же мысли и я уже давно записываю все, что нахожу интересным, но потом я подумал: «Об этом не говорят» — и спросил, слышал ли он о телефонограмме.

— Миша встал со стула и с опаской посмотрел на Жанну, которая разбирала ноты, — вероятно, готовилась к очередным занятиям в колхозном санатории.

— Мы вышли на кухню, и там Михаил стал тискать меня на глазах у Люси.

— Значит, едем! Вот здорово!