Геннадий Падерин: Таштагольская история

Десятки тысяч гектаров в границах одного комбината! Сколько же, в таком случае, пашни, сенокосов, лесных делян, сколько первозданной, дарованной людям красоты пустили в потраву карьеры в масштабах всей страны?

Оказалось, профессор не располагает такими данными, возможно, подобного погектарного учета не ведется вообще. И все же я получил представление о размахе открытых разработок, когда Дубынин сообщил мне, что в настоящее время с помощью этого способа у нас добывается четвертая часть каменного угля, две трети железной руды, половина горно-химического сырья и все неметаллические ископаемые и строительные материалы.

— При этом нужно иметь в виду объемы: страна ежегодно извлекает из недр земли больше миллиарда тонн одних лишь твердых веществ. Конечно, это в общей сложности: и открытым способом и в шахтах. Но ведь — миллиард тонн! Миллиард, не считая нефти! Ежегодно!

Он помолчал, давая мне время осмыслить сказанное, потом придвинул поближе к себе газету, пошарил глазами по колонкам статьи.

— А теперь посмотрите, что здесь пропагандируют орджоникидзевцы.

Ткнул пальцем в один из абзацев, принялся читать вслух:

«Внедрение карьерной добычи марганцевой руды помогло решить одну из важнейших проблем — ликвидировать тяжелый подземный труд. В 1974 году у нас закрылась последняя рудная шахта…»

Посмотрел на меня с упреком, точно это мне принадлежали процитированные строчки, буркнул:

— Закрыли последнюю шахту и радуются: ликвидировали тяжелый подземный труд.

— Но это же истина: подземный труд — тяжелый труд!

— Правильно, это истина. Точно так, как и дешевизна карьерного способа. Поэтому-то всякий раз, когда заходит речь о негативной стороне этого способа — о разрушении природы, сторонники карьеров прикрываются утешением: неизбежные издержки производства. Зато, дескать, открытый способ улучшает условия труда, резко повышает его производительность, удешевляет добычу.

— Прямо скажем, весьма весомые аргументы. Несли поместить на одну чашу весов их, а на вторую — это…

Я кивнул на фотографии.

— Думаете, с одним этим оружием, — улыбнулся он, — мы бы рискнули «поднять восстание», как вы это называете?

Я молча ждал продолжения. Дубынин спросил:

— Приходилось спускаться в шахту?

Я рассказал об Анжеро-Судженске.

— После таких впечатлений, — согласился он, — карьерная добыча, конечно, покажется благом. Но все дело в том, что этим вашим впечатлениям, как и всем аргументам, теперь имеется возможность противопоставить не только фотографии, не только эмоции по поводу гибнущей природы, хотя это также чрезвычайно весомо, а следующий факт: мы нашли пути ликвидации тяжелого подземного труда на месте, то есть прямо там, под землей, в шахте. И добились того, что подземная добыча не уступает по своей производительности открытой. И она будет дешевле, чем открытая. Дешевле, понимаете?

Он смотрел на меня пристальным, изучающим взглядом, словно проверял, оценил ли я в должной мере значение сказанного им.

— Даже на первом этапе, — счел он необходимым добавить, — на первых шагах нам удалось снизить себестоимость добычи руды в два раза.

Я вспомнил о тех глыбах, какие были у меня за пазухой, когда шел сюда: от них не осталось и следа.

И тут произошло нечто, поставившее меня в тупик.

— Прониклись? — спросил мой собеседник с неожиданной для меня горькой усмешкой.

— Проникся, — подтвердил я в недоумении.

— А теперь я вас разочарую: руководители да и весь коллектив рудника, где мы поставили свой эксперимент, вовсе даже не обрадовались небывалому достижению…

Такое было выше моего понимания.

— Да, да, — продолжал Дубынин, вздыхая. — Собственно, и не могли обрадоваться. Суть этого парадокса… Впрочем, ухватить оную суть можно, лишь ознакомившись с историей вопроса. Начав, так сказать, с истоков…

Наверное, если порыться в архивах, можно было бы сосчитать, сколько плавок уже выдали доменные печи Кузнецкого металлургического комбината после той, исторической, что состоялось 3 апреля 1932 года. Да, можно было бы сосчитать, но не в этом суть — главное, что сибирский чугун, сибирская сталь, сибирские рельсы, сибирский прокат составляют вполне определенную часть фундамента, на котором покоится индустриальная мощь страны.

Кузнецкий комбинат, как известно, создавался из расчета, что кокс и уголь будут свои, местные, а железной рудой снабдит Урал. Недаром в ту пору у всей страны на устах была аббревиатура — УКК: Урало-Кузнецкий комплекс. И долгие годы работал комбинат на магнитогорской руде, что доставлялась за две тысячи километров.