— Вон там мою бабку купили, — сказал Василь, и на этот раз Будрис безоговорочно поверил ему.
Все могло быть в этом причудливом крае и с этим мудреным человеком. И наверняка была бабка, и прадед, и Вера Фигнер, раз человек не лгал в главном — в деле своем.
Из озорства Северин не смыл с себя соль ни тут, ни в гостинице. Проснулся утром и ахнул: почти белые волосы, седые брови и на коже слой чуть не в два миллиметра.
«Поседевший в плаваньях морской волк. Походим, малыш? Эх, сал-лага! Ладно, переставляй свои щупальца».
…Меж тем почти стемнело. На кораблях зажглись гирлянды.
Вдоль всей балюстрады стояли люди в три, четыре, пять рядов. Даже давка кое-где была. Слышался смех, музыка, переборы гитар.
Сзади нажали: либо к своим кто-то пробирался, либо просто лез на удобное место. И тут же Северин почувствовал прикосновение женской груди к своей спине. Затем маленькая рука легла ему на спину и нажала в напрасной попытке отодвинуться.
— Простите, пожалуйста, — обиженно сказал, зазвенел молодой голосок. — Сжали, как медведи… — И уже к другим: — Да дайте же выбраться, наконец!
— Сто-ой! — забасил чей-то голос. — Здесь ребята добрые… Обнимут тебя…
Снова нажали, и снова спружинила ладошка.
— Не дают выбраться.
— А зачем вам выбираться? — полуоглянулся Северин.
— А нужно мне это… Подошла просто взглянуть — и затянуло…
Будрис со всей силы отжал спиной здоровенного соседнего дядьку и освободил место рядом с собой.
— Ну-ну, — сказал дядька, — ты что, парень, масло выжимаешь, что ли?
— Становитесь сюда, — сказал девушке Северин. — Все равно не выберетесь. А тут хоть не раздавят. Постойте. Это недолго..
— Спасибо, — сказала она.
Стала, облокотилась на балюстраду. Он покосился на нее, но лица разглядеть не мог. Так, что-то неопределенное светится в полумраке. Чуть выше его плеча — значит, рост хороший.
И утратил интерес, перестал обращать на соседку внимание. Разве что изредка напоминала о ней толпа. Шелохнется где-то, и он почувствует мускулами руки худенькое плечо или ногой — плавный изгиб ее бедра. И она сразу отодвинется, а он мысленно похвалит эту ее брезгливость к плотной тесноте человечьей толпы — и снова забудет.
Ни на набережной, ни на море долго не зажигали огней. Ждали, видно, пока окончательно стемнеет. А было и так темно, и давно уже тронулся стылым пеплом закат. Только что были очертания туч на багряном и зыбком золоте — и вот уже что-то неясное рдеет, чуть желтеет, синеет. И вот уже вместо пламенного шафрана — белесая дымка, вместо золотого иконостаса — единственный светлый мазок, будто одинокая свечка во мгле.
— Будто свечка во мгле, — сама себе шепнула она, видно забывшись.
А он удивился этому неожиданному повторению своей мысли. И какая-то эфемерная близость родилась меж ним и этим неизвестным созданием.
Последний блик погас на закате, и сразу же в том месте чуть видимыми искорками-песчинками затрепетало над заливом слабенькое созвездие.
— Что это там, вдалеке? — повернулся он к соседке. — Я еще днем заметил там белые точки. Домики?
— Вы с самого утра тут стоите? — в голосе звучала ирония. — Вот человек, который не спешит.
— А вам что, не случалось спешить, а потом сесть куда-нибудь и часами наблюдать, как все меняется? Был был свет — стала тень. Было море аквамариновое, потом лазурное, потом бутылочное.
— Красиво, — сказала она, и Будрис подумал с досадой, как она, незнакомая, может расценить этот неожиданный поток слов.
Друзья его знали. А самые близкие наверняка догадывались, что в этом человеке живет вечная жажда помочь людям увидеть то, что видит он, сделать так, чтоб и они порадовались, потому что грех пользоваться радостью и красотою одному. К сожалению, эта жажда почти всегда наталкивалась на непонимание. А может, он просто не мог открыть людям глаза, не мог передать им, как прекрасен тот мир, который встает перед глазами Северина Будриса. Хотел и не мог.
— Вы, видно, художник? — в голосе все еще ирония.
— Если бы меня посадили рядом с пятилетним ребенком рисовать корову, он бы победил.
— Вы не любите коров?
Он сказал уже суховато:
— Любить мало. Нужно уметь. Большинство людей любит море. А я не видел ни у одного мариниста картины, которая совершенно передавала бы его облик.
И умолк.
Она, видимо, поняла, что он говорил искренне, не думая завязывать знакомство, и что она зря обидела человека иронией. Потому что после долгой паузы сказала уже совсем другим голосом:
Читать дальше