Иван Рахилло - Тамада

Петя стоял у микрофона один, посторонние сюда не допускались.

Последовал сигнал «Приготовиться!». В конце улицы показалась головная колонна праздничного шествия. Петя в последний раз торопливо пробежал глазами по заготовленной бумажке, быстро шепча побелевшими губами: «Впереди колонны шагает стройная девушка. Её светлые волосы отброшены назад, словно в лицо ей непрерывно дует ветер — ветер свободы и счастья. Её синий взор напоминает мне наши русские озера, синие, чистые, полные глубокого очарования…» «Нет, совсем, совсем недурно, — думал Петя, лихорадочно потирая ладони, — совсем как у Синявского. Важно создать у слушателей впечатление полной непринуждённости». А это было не так просто, когда зубы непроизвольно начинали выстукивать мелкую дробь.

Внимание! Сигнал. Микрофон включен. Пора! Петя находился в состоянии гипнотического транса, с этого момента он уже не принадлежал себе: он видел перед собой миллионы лиц, молодых и старых, бритых и бородатых, штатских и военных, моряков и зимовщиков, и все они требовательно ждали Петиного рассказа о празднике. А у него от волнения сразу вылетели из головы все слова…

Поикав с полминуты у микрофона, он наконец сообразил заглянуть в свою шпаргалку и кое-как начал свой репортаж. Петя смелел с каждым словом и вскоре, как подкачиваемый примус, загудел, входя в ораторский раж. И, казалось, никакие силы на свете теперь не смогли бы удержать его вдохновенной декламации по заготовленной бумажке.

Люба первая увидела его. Она шла рядом со своими подругами.

— Девочки, смотрите, да это же Петя!

Ей непонятно было лишь одно: зачем ему понадобилось прятаться там за зелёными ветками?

— Петя! — крикнула она, вся сияя от счастья.

Он оглянулся и посмотрел на неё странными, отсутствующими глазами.

— Петя! Ромео! Это я…

Но Петя, махнув рукою, громко выкрикнул:

— Сегодня мы приветствуем девушек, приехавших к нам из других стран: китаянок, австралиек, испанок и мексиканок, пылких дочерей солнечной Африки, весёлых парижанок…

Люба с недоумением поглядела на Петю.

— Он, вероятно, не узнал меня. Пе-е-тя!.. — громко выкрикнула она, приложив ладони рупором ко рту.

Но он, глядя куда-то в пространство, поверх её головы, в каком-то необъяснимом экстазе продолжал свое:

— Вот мимо меня проходит молодая стройная девушка. Может быть, она родилась на берегах Темзы или выросла на берегах норвежских фиордов. Её светлые волосы отброшены назад, словно в лицо ей непрерывно дует ветер — ветер свободы и счастья. Её синий взор напоминает мне наши русские озера, синие, чистые, полные глубокого очарования…

Люба растерянно огляделась по сторонам. «Боже, а ведь как клялся в своей верности! И в письмах. А теперь уже какой-то там новой блондинке в лоб непрерывно дует ветер. Что же это такое?..»

— Пе-е-тя! — закричала она с такой силой, что лошадь конного милиционера испуганно осадила на тротуар.

— …Чешки, венгерки, гречанки, итальянки, нет слов, чтобы описать всю красоту их возбуждённой радости. Я от души приветствую вас в нашей столице!

— Он, сердечный, видно, рехнулся, — догадалась одна из подруг.

— Совсем зашёлся. Пойдем, Любашенька, плюнь на него…

— Петя, Ромео, оглянись, это ж я! — теряя последнюю надежду, снова позвала Люба, пытаясь пробиться к нему сквозь толпу.

Петя растерянно посмотрел вниз, он наконец узнал её, но — увы! — остановиться он уже не мог и продолжал выкрикивать стихи, записанные им на бумажке:

Тут Люба не выдержала и бросилась к лестнице, ведущей на трибуну.

— Петя, милый, что с тобой? Это же я, твоя Джульетта!

Но Петя, увидев ее, испуганно замахал руками и сердито показал милиционеру, чтоб он не подпускал к нему посторонних. Милиционер тут же оттеснил Любу на мостовую. Петино сердце обливалось кровью, но он, как Прометей, был прикован к микрофону и лишь растерянно разводил руками.

— Нет на земле сегодня такого города, где бы можно было найти столько стройных, овеянных счастьем девушек!

«Какое вероломство!» Не оглядываясь, Люба вместе с подругами торопливо пошагала вниз по улице, исчезая у него на глазах в бурной реке красочного карнавального шествия.

Подавляя горе и подступившие к горлу слезы, Петя беспомощно глядел в ту сторону, куда уносила шумная, поющая река его счастье, его любовь, его Джульетту, и продолжал железным голосом передавать в эфир: