Иван Рахилло: Мечтатели

Это было неправдоподобно — в густом московском снегопаде шла босиком полуобнажённая девушка, сопровождаемая пронзительными свистками дежурных, укутанных по самые брови в воротники тулупов. Она шла с вызывающей независимостью, тонкая, стройная и гордая своей озорной, своевольной молодостью, женственно оправляя на коротко остриженных волосах жёлтую шапочку. Увидев сквозь падающий снег тулуп дежурного, девушка прямо с борта бассейна полого нырнула в прозрачную воду, сразу скрывшись в непроглядном облаке сизого пара.

С мостика сердито рявкнул усиленный рупором голос тренера:

— Эй, жёлтая шапочка, немедленно подплывите сюда!

Но девушка, стремительно проскользнув под водой мимо меня и ухватившись на середине бассейна за пробки ограничительных канатов, уже менялась шапочками — жёлтой на синюю — со смеющимся белозубым юношей. Узнать её по цвету шапочки среди других пловцов теперь было невозможно.

Спустя пять минут я встретил их в другом конце бассейна, у кафельной стенки, где они азартно спорили об архитектуре и настенной живописи бассейна. Девушка утверждала, что сладкие изображения голубей — белых на синем, а синих на золоте — опошляют архитектуру.

— Чистая архитектура не нуждается в дешёвых украшениях, — говорила она. — В нашу эпоху сверхзвуковых скоростей действие искусства должно быть резким, впечатляющим, как дорожный знак. Круг. Линия. Угол. Крест. Ярко, броско, неопровержимо…

Что-то было привлекательное в этой девушке, в её молодом задоре, в непримиримости к старому. И я, не удержавшись, вступил в спор:

— А не кажется ли вам, милая незнакомка, что вы кидаетесь в голый абстракционизм?

Я стал говорить о древней Элладе, об архитектуре Рима и мастерах эпохи Возрождения. Но девушка, озорно хлопнув ладонью по воде, прервала разговор и, оттолкнувшись от стенки, отличным кролем, оставляя за собой дорожку жемчужной пены, поплыла к раздевалке.

В последнее время, работая над новой картиной о людях будущего, я с особой пристальностью вглядывался в нашу молодежь, бывал на стадионах, в бассейнах, ездил на стройки. Мне хотелось найти и ввести в свою композицию обобщенный образ современного героя.

От воды клочьями поднимался косматый пар, с неба на мокрые плечи валил ленивый снежок. Для меня эта картина была полна необыкновенного очарования: я всегда остро и с глубокой благодарностью в сердце ощущал величайшее благо — жить, дышать, видеть краски, любоваться окружающим миром.

«Вот и пришло то будущее, — думал я, — о котором мечтали мы в далёкие годы нашей комсомольской юности. И действительно, не чудо ли это — под открытым небом в снежную пургу я плаваю в солнечном бассейне, а вокруг меня столько весёлой, жизнерадостной молодежи!»

Да, в те суровые, голодные годы военного коммунизма мы нетерпеливо мечтали о будущем, но жизнь во многом обогнала нашу мечту. Выросло новое поколение, и с этим новым поколением нас многое роднило…

И по необъяснимой и прихотливой ассоциации, свойственной, видимо, всем художникам и мечтателям, взлетающие над водой разорванные клочья пара вызвали у меня иные, уже полузабытые картины — летящей над степными дорогами пыли…

Пыль! С нею было связано всё моё детство. С самой ранней весны, как только подсыхала земля, ветер поднимал над дорогами её рваные кочевые шатры и мчал их вдоль узких скособоченных улиц нашего южного городка, через пустыри и выгоны, в далёкие степи. Всё вокруг как бы накрывалось серым брезентом, становилось скучным и однотонным.

И каждый цветок в окне проходящего с курорта поезда на этом пыльном унылом фоне горел чисто и ясно, как огонёк. Постоянно дувшие астраханские суховеи безжалостно сжигали на своём пути всякую растительность, и только неприхотливая колючая акация стойко выдерживала жаркие пыльные шквалы, отбрасывая на растрескавшуюся, сожжённую землю бедную сухую тень.

А я, рабочий подросток, по пыльной улице городской окраины шагаю в школу.

Как странно и необычно сложилась моя жизнь! Не отдай меня тогда мать в школу, все, вероятно, пошло бы навыворот.

Я хорошо запомнил день, когда мать, вернувшись с базара, обрадованно сообщила: