Иван Лазутин - Родник пробивает камни

— А где сейчас твоя мама? — спросил Кораблинов у Петра Третьего, чувствуя, что хотя мальчуган и не смотрит в сторону прадеда и его знакомого, но сам внимательно и сторожко прислушивается к их разговору.

— С папой улетела на съемки. Там будет война, — ответил мальчуган и, набрав в себя побольше воздуха, выпалил: — Папу ранят на Днепре в ноги, а мама будет выносить его с поля боя.

— А что такое поле боя?

— Там, где сражаются…

— Ступай-ка, Петушок, поиграй вон там, рядом с дедушкой Лениным, а мы с дядей поговорим. — Петр Егорович показал в сторону памятника.

Каретников-шестой взял тяжелую прадедову палку, прислоненную к скамье, сел на нее верхом и, подхлестывая себя по ногам прутиком, лихим всадником с гиком помчался к гранитным плитам, выложенным ступенями у постамента.

Деловой разговор Кораблинова с Петром Егоровичем продлился недолго. За какие-то полчаса старый ветеран обстоятельно рассказал о том, что интересовало режиссера, который подробно записывал рассказ Петра Егоровича. Собирая материал о заводе дореволюционных лет, он хотел получить некоторые подробные сведения от современников о предпоследних хозяевах завода — братьях Гопперах, продавших завод Михельсону накануне революции. Память у старика была удивительно ясной и четкой. Ярко, почти до осязаемости зримо нарисовал он портреты последних Гопперов такими, какими они выглядели в те годы в глазах мастерового человека. А закончил совсем неожиданно, как отрезал:

— Другого о них ничего не могу сказать. Чаев с ними не пивал, за одним столом не компанствовал. А когда дошло время бить их и выворачивать карманы с награбленным, они, не будь дураками, взяли и улизнули. Да нам по совести признаться, в эти жаркие дни было не до них. Мы наводили свои ружья и пушки куда повыше — на царскую корону. А этих… этих потом уже добивали, и оптом, и в розницу. Если еще что про них вспомню, телефон ваш у меня есть, позвоню.

Кораблинов закрыл блокнот и поблагодарил старика. Ему даже показалось, что он или устал, или Кораблинов ему изрядно надоел своими дотошными расспросами. Прощаясь, Сергей Стратонович просил передать привет всем Каретниковым и Путинцевым.

— Благодарствую, кланяйтесь своим. — Петр Егорович тяжело, враскачку и как-то толчками, встал, одной рукой опираясь о скамью, другой потирая поясницу.

Чертя кончиком палки по желтому песку, которым были посыпаны дорожки аллей, к прадеду подскакал Каретников-шестой. Сорванец, а жалостливый: сразу понял, что деду пора уходить, а без палки ему уже стало труднее — как-никак опора.

— Ну что ж, Петушок! — Кораблинов протянул руку мальчугану. — До свиданья. Желаю тебе успехов. Расти большим и слушайся дедушек и бабушку. Передай привет маме и папе.

Они распрощались. Кораблинов направился к троллейбусной остановке. Но, словно ощущая на спине своей чей-то взгляд, он оглянулся. Однако чувство оказалось ложным. Никто в спину ему не смотрел. И тут же он поймал себя на мысли: «Обернулся только потому, что мне еще раз захотелось посмотреть, хотя бы вслед, прадеду и правнуку». И он их увидел. Они шли по направлению к проходной завода. Каретников третий держал за руку Каретникова-шестого. И вел восьмидесятипятилетний старик своего в четвертом колене потомка не в зоопарк, чтобы показать ему, как смешно кривляются мартышки и как попрошайничают забавные косолапые медвежата. Туда они уже ходили весной. Сегодня старший Каретников решил показать своему любознательному и смышленому правнуку, как огнедышащую расплавленную сталь заливают в специальные формы и как потом эту сформованную и остуженную сталь, которая уже стала заготовкой корпусов, отправляют в другие цехи. «А то помру, и никто Петру третьему не покажет, как из огня и металла рождается машина. А покажу — будет помнить прадеда. Детская память цепкая, она как репей… К чему пристанет — не оторвешь…»

Думал ли так Петр Егорович или нет, Кораблинов в этом не был уверен. Но ему очень хотелось, чтобы он угадал, что старик Каретников думал именно об этом, когда поднялся со скамьи и, распрощавшись с Кораблиновым, направился к проходной.

Кораблинов смотрел в спины старому и малому до тех пор, пока они не скрылись за входными дверями завода. В душе его прибойно гудело желание сказать что-то очень важное, что распирало его грудь и светлым заревом освещало мозг.

О, как ему хотелось крикнуть им вслед, чтоб они услышали: «Мир вам и счастье, Каретниковы! На вас стояла и стоит земля русская!.. Пусть песнь, которую начали петь деды, подхватят внуки!..»