Иван Лазутин - Родник пробивает камни

Но иногда разговоры с Волчанским и общение с ним Кораблинову приносили удовольствие и даже радость. Чем-то бесхитростно-юным и бескорыстно-взволнованным веяло от Волчанского на уставшего от бремени славы Кораблинова. Вот и теперь, еще из коридора услышав голос Волчанского, Сергей Стратонович встрепенулся, хотел было встать, но, почувствовав бархатисто-мягкий перебой сердца, остался неподвижно сидеть в кресле.

На этот раз приходу Волчанского Кораблинов был искренне рад. Давно, еще в дни молодости, подметил Сергей Стратонович в Волчанском необычное, редкое, что отличало его от многих друзей, теперь уже ставших маститыми деятелями искусства. Как-то получилось все так, что даже те, кто лет двадцать назад смотрел на Волчанского с тайной завистью, как на удачника, которому ветер всегда дул в паруса, теперь далеко «обошли» энтузиаста, обвешались почетными званиями, орденами и почестями, а он, Волчанский, никогда не успокаивающийся и всегда чего-то ищущий и с кем-то принципиально конфликтующий (по вопросам искусства!..), всего лишь год назад, в канун своего шестидесятилетия, получил звание заслуженного деятеля искусств. Но к званию этому отнесся равнодушно. Не было по этому поводу ни традиционных банкетов, ни торжественного церемониала вручения Диплома.

И вот этот никогда не унывающий, с вечно всклокоченной серебристо-черной шевелюрой, Волчанский стоял в широко распахнутых дверях кабинета Кораблинова и, замерев в горделивой позе, заложил правую руку за борт жилета, а левую поднял высоко над головой.

— Когда гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе!.. — сказал он и стремительно кинулся в широкие объятия Кораблинова.

Оказывается, Волчанский только что приехал из Восточной Сибири и еще никак не мог прийти в себя от впечатлений, вынесенных из этой поездки. Расхаживая по кабинету Кораблинова, он нервно размахивал руками и время от времени скользил взглядом по лицу своего старого друга, как бы проверяя: производит ли впечатление его рассказ.

— Сереженька, ты только представь себе само название: Счастьегорск!.. Город Счастья! Он стоит на излучине двух могучих сибирских рек, не зная, какой из них поклониться фасадами своих домов. Всего семь лет назад на месте Счастьегорска шумела дремучая тайга с вековыми кедрами и елями. А сейчас эти кедры и ели стоят по обочинам тротуаров, как грозные часовые, и по ветвям бегают рыженькие белки. Нет, ты только представь глазами своего московскою внука: вдруг он утром открывает окно и видит — в каких-то двух-трех метрах от него маленький бельчонок грызет кедровую шишку. А я видел!.. Видел своими глазами!.. Самому старшему жителю этого города — главному врачу — сорок лет. Средний возраст аборигенов Счастьегорска — двадцать два года. Я не знаю, правда это или надо мной подшутили, но на каком-то собрании, которое счастьегорцы называют «вече», какой-то чудак-романтик предложил: тещ и свекровей в этот город юности на постоянное жительство не вызывать. Они великолепно могут обойтись без них. Еще живя в палатках, вместе с домами для рабочих новоселы строили детские ясли и сады. Причем первый детский сад они сделали по своему проекту и над резными, узорными воротами на территории этого садика повесили огромную вывеску, разрисованную огромными славянскими фосфоресцирующими буквами и символами: «Утро жизни». На территории яслей и сада строители оставили нетронутым девственный кусочек тайги с малиной, черемухой, о кедровыми орехами и грибами!.. Там что ни дом, то свое архитектурное решение, что ни улица, то неожиданный взлет пылкой фантазии!.. Я был поражен!.. Я ходил по городу, и мне казалось, что я совсем не Владислав Волчанский, командированный Министерством культуры для знакомства с работой народного театра Счастьегорска, а вставший из гроба Томазо Кампанелла!

— Кто-кто? — переспросил Кораблинов.

— Великий итальянский мыслитель и родоначальник утопического коммунизма Томазо Кампанелла, который вдруг ожил бы и увидел свой «Город солнца», город, который он создал в своем пламенном воображении во время двадцатисемилетнего заточения в тюрьме, куда он после тяжелых пыток был брошен инквизиторами… — Волчанский неожиданно резко остановился посреди кабинета и, закрыв глаза, приложил левую руку к груди.

— Тебе что, плохо, Владислав? — спросил Кораблинов, видя, как болезненно исказилось лицо Волчанского.

— Ничего, это сейчас пройдет. Я просто излишне поволновался.