Иван Лазутин - Родник пробивает камни

…Пули винтовок с оптическим прицелом останавливали сердца президентов и борцов за мир…

…А человек все увереннее и упрямее выходил в космос…

…Шли письма…

…Шли поезда…

…Шли дожди…

…Шли годы…

…Шла жизнь…

Телефонный звонок застал Кораблинова врасплох. Прошло уже две недели, как он получил из отдела культуры ВЦСПС письмо, в котором его приглашали возглавить драматическую группу жюри во Всесоюзном конкурсе художественной самодеятельности, но до сих пор он не ответил на него, даже не позвонил.

А сейчас звонила секретарь ВЦСПС. Кораблинов плечом прижал к уху телефонную трубку, а сам поспешно принялся рыться в пачке писем, среди которых было и письмо из ВЦСПС.

— Дорогая Надежда Николаевна! — воскликнул он. — Я приношу самые глубочайшие извинения, что до сих пор не смог ответить на ваше письмо. Я все еще надеялся, что растолкаю свои самые горящие, неотложные дела и смогу принять участие в работе жюри, но дела складываются так, что я последние месяцы каждую неделю заседаю больше десяти раз. То худсовет, то совещание ВТО, то коллегия в журнале «Искусство кино», то совещание в Министерстве культуры, то заседание в ВАКе… Я уже не говорю о своих прямых и непосредственных делах в институте. А потом ко всем прочим моим общественным нагрузкам и почетным представительствам я все-таки еще и режиссер, а если вы еще не забыли, то и актер… Так что, ради бога, войдите в мое положение и отпустите мою душу на покаяние…

Секретарь терпеливо выслушала жалобы Кораблинова и напоследок попросила:

— Сергей Стратонович, я ни на чем не настаиваю, потому что вижу: все это будет бесполезно. Но могу я вас просить об одной самой ординарной человеческой любезности, которая займет у вас не больше тридцати минут, а впечатление на вас произведет, я вас уверяю, огромное. Прошу об этом уже не как официальное лицо, а как поклонница вашего таланта!

— Надежда Николаевна!.. Для вас-то!.. Все, что угодно, только, ради бога, освободите меня от председательствования в жюри. Я просто боюсь подвести вас.

Просьба секретаря была не так уж обременительна, и выполнить ее было нетрудно: она просила Кораблинова посмотреть вечернюю телепередачу по первой программе, в которой будут показаны работы драматических коллективов двух московских заводов.

— Мне это нетрудно сделать, Надежда Николаевна. Но это ничего не изменит в моем решении, быть мне в жюри Всесоюзного конкурса или не быть.

На том и порешили: Кораблинов дал слово, что он непременно посмотрит вечернюю телепередачу, и если своим поздним звонком не побеспокоит Надежду Николаевну, то обязательно позвонит ей и скажет о своих впечатлениях.

Не успел Кораблинов как следует разобрать почту последних дней и ответить на два важных письма, как в коридоре раздался настойчивый звонок. А через минуту в кабинет его басовитыми нахлестами хлынул голос Волчанского, которого он не видел больше года. Когда-то вместе начинали в Малом театре, но потом дороги их разошлись, хотя дружить продолжали и изредка встречались. Последние годы Волчанский посвятил себя страстной пропаганде новой формы самодеятельного творчества — народному театру. Среди искусствоведов и театральных критиков ходили слухи, что он работает над книгой, которой собирается поспорить с некоторыми положениями в системе Станиславского, и выдвигает свою теорию «перманентной эволюции форм искусства, рожденного жизнью».

Ведя лекционный курс в институте культуры, Волчанский много разъезжал по стране, смотрел спектакли народных театров и всякий раз, когда возвращался в Москву, тут же звонил Кораблинову и, захлестнутый впечатлениями командировок, по часу, а то и больше, восторженно рассказывал своему старому другу о том, какие золотые россыпи талантов-самородков таятся в народе, в далеких маленьких городках, в драматических коллективах заводов и фабрик…

Приверженец системы Станиславского, основанной на строгом профессионализме и выработанной школе, Кораблинов в душе жалел заблуждающегося Волчанского, который как ему казалось, хотел плетью перешибить обух. Слушая взволнованные и, как правило, всегда подкрепленные вескими цитатами рассуждения Волчанского, Кораблинов поддакивал, соглашался с ним и терпеливо ждал, когда старый режиссер, одержимый страстью собирательства народных талантов, наконец устанет и, охладив свой пыл, закончит разговор или переведет его на другое.