Кира Михайловская: Переводчица из «Интуриста»

Я бы вышла замуж за Юрку, жила бы с ним, встречала его по вечерам в мягких домашних туфлях и шикала на соседей, которые мешают ему заниматься, мешают добиваться… Юрка выстроил бы свои дома, обобщил свой опыт в книжках, и они вместе с моими встали бы на полку в нашей комнате. Мы были бы уже старыми, а книжки стояли бы рядом на полке так близко, что рукой дотянуться. Хочешь вспомнить молодость, хочешь встретиться со своим былым задором — открой переплет книжки. Вот оно: ласкательные суффиксы. Вот он, твой молодой задор.

Нет, неправ мой сосед. Один-единственный раз решил он вмешаться в чужую жизнь, и то неудачно. А, может быть, потому и неудачно, что это случилось один-единственный раз. Пусть живет он за стеною, тихо, никому не мешая, пусть накапливает для книги, диссертации свой опыт, — я буду жить по-своему.

У Соколовой в бюро обслуживания.

— Я хочу уехать.

— Куда?

— В Выборг. Я слышала, там открывается отделение «Интуриста». Наверное, нужны люди.

— Люди очень нужны.

Соколова снимает пенсне и прикрывает глаза ладонью.

— Очень хорошо, что вы сами. Люди нам нужны, но еще нужней добровольцы.

Сощурив глаза, Соколова тщательно протирает стекла пенсне.

— А почему вы решили? Что вас натолкнуло?

— Так. «Привычка к перемене мест».

— Вот как!

Соколова улыбается и смотрит на меня через толстые стекла так, как будто мне не двадцать с лишним лет, а три года.

— Кстати, как ваше замужество?

— Замужество?.. Оно не состоялось, — говорю я и смотрю прямо в глаза Соколовой.

— Вот как? Тогда рассказывайте!

— Что?

— Все с самого начала.

А где оно было — начало? С чего началось? С блокады? Или, может, потом, с Юрки? Или все началось с «Интуриста»?

— Я не могу сначала. Я буду с середины.

…Бьют часы в кабинете управляющего. Вызванивают тоненько каминные часы в холле. Ночь прислоняется к окну. Замолкают в гостинице все разговоры, шумы, шорохи. Спит гостиница. Спит управляющий «Интуристом», спит Гоша, спят официанты ресторана и переводчики, спит швейцар.

Мы сидим с Соколовой друг против друга.

— Я понимаю, — говорит Соколова. — У каждого человека так бывает, наступает необходимость объяснить какие-то вещи самому себе, разобраться в накопленных впечатлениях. В одном только вы ошибаетесь. Нет обетованных земель, нет островов спасенья, нет медвежьих углов. Куда бы вы ни бежали — вас всюду обступит жизнь, вплотную — к горлу — и поставит перед вами десятки других вопросов. И не бояться этого надо, а радоваться этому.

— Я не бегу.

— Нет, вы бежите. Нам нужны в Выборге люди, и я могу послать вас туда с легким сердцем. И вы с легким сердцем поедете туда, потому что вы бежите от тех вопросов, которые здесь стоят перед вами. Но ведь я хочу, чтобы вы были не просто хорошим переводчиком, Ася. Я хочу, чтобы вы были мужественным человеком.

— Мне трудно.

— Знаю. Хорошим людям трудно, Ася. И чем лучше человек, тем труднее ему на свете.

Мы идем с Соколовой к Невскому. Холодная ночь сыплет мелким рассеянным дождем. В мокром асфальте расплываются огни фонарей. Соколова поднимает воротник пальто и прячет руки в карманы.

Мы долго стоим на остановке, пока не появляется вдали неверный мигающий глаз трамвая. Не мой номер. Соколова входит в пустой вагон и машет мне рукой из тепла и света. Я остаюсь одна на остановке, усыпанной желтыми неподвижными листьями.

Вся квартира спала. Только в нашей комнате горел свет. Тетя Муза ждала меня.

— Работаешь все? Ну можно ли так? Ты о себе подумай! Смотри, на кого похожа стала. Лицо длинное, глаза запали. Ты хоть ешь как следует. Молока попей. Сила-то, она от молока. А я заждалась, у окна стояла, караулила. Идет народ, а тебя все нет. Думаю, подожду еще немного и пойду на работу к тебе. К самому Русакову пойду.

— Нету Русакова, тетя Муза.

— Куда же он делся?

— Уехал. В Москву.

— Ну, в Москву — это недалеко.

— Шестьсот километров. Больше не хочу, тетя Муза. Напилась уже. Давайте спать ложиться.

— Ты ложись, ложись, я тебя укрою. Уж рассветать начнет скоро, а мы с тобой только еще спать…