Марк Гроссман - Камень-обманка

Андрей отозвался устало:

— Нет камня за пазухой. Вот разве жизнь моя — вроде камня, кажется.

— О чем ты?

— Да нет. Так, к слову.

Варна покосился на Россохатского, сказал, стараясь не сильно опираться на плечо Андрея:

— Я читал твой дневник, взятый когда-то в черемховской тюрьме. Замечу, кстати, он немало помог тебе. Там не раз упомянут подъесаул Ш. Видимо, Шубин. Знаю этого прохвоста. Его отпустили в Иркутске под честное слово. Однако, добравшись до дома, он сколотил банду, которая не раз пыталась взять Тунку и Шимки. Те самые Шимки, откуда ты и я только что вернулись. Позже Шубин воевал у Казагранди и был застрелен своими же казаками. Ну, бог с ним… Какие у тебя планы?

Россохатский не ответил. Пройдя несколько шагов в молчании, спросил:

— Что вы решили делать со мной?

— С тобой? Ничего. Ты поедешь домой, станешь жить и работать.

— Вот как! А Чаша?

— У нас есть твой чертеж, найдем ее сами. У тебя — жена и ребенок.

Андрей внезапно остановился и пристально посмотрел на Варну. Пожалуй, лишь сейчас, впервые за все недели после пленения, он вдруг поверил в удачу, в свободу, в жизнь.

Уже входя в «Модерн», спросил Вараксина:

— А ты? Как ты будешь жить?

— Я? Война окончена, хочу домой. Там уйма дел. И семью пора заводить.

— Пустят?

— Уже есть приказ. Меня увольняют. Еду через неделю.

— А Ян Андреевич?

— И он на запад. В отпуск, в Крым. Стало быть, не исключено, что покатим впятером на одном поезде. Коли твоей жене и мальчонке разрешат врачи.

Часовой пропустил их в вестибюль, и Варна по внутреннему телефону позвонил Баку. Сообщил:

— Придется посидеть и покурить. У него допрос. Какой-то японец и Лю. Очная ставка.

Через полчаса на тумбочке дежурного задребезжал телефон. Бак приглашал их к себе.

Пропуская Варну и Вараксина в комнату, Борис Аркадьевич сказал Россохатскому:

— На том конце коридора — широкая дверь. Номер три. Это кабинет Бермана. Он ждет вас, Андрей Васильевич. Всего доброго.

…Уже стемнело, в «Модерне» зажглись огни, когда Россохатский простился с хозяином кабинета. Выйдя в коридор, он остановился возле тускло горевшей лампы, достал из кармана бумагу с грифом управления. И стал шепотом читать ее:

«Податель сего, бывший офицер Россохатский Андрей Васильевич, оказал Советской власти значительную услугу.

Репрессиям не подлежит.

22 сентября 1922 года».

Поезд долго дергался, прежде чем взять с места; развив скорость, стучал, скрипел и взвизгивал всеми своими ржавыми стариковскими костями, и Вараксин, морщась, говорил Варне:

— Прыток, как черепаха! Не дотяну я до Челябы, Ян Андреевич. Право, не дотяну!

И Степан потряхивал русой гривой, будто бы сердясь, а на самом деле весь светился от радостной и трудно сдерживаемой улыбки.

Отмелькала за окнами тряского, насквозь прокуренного вагона вздыбленная земля Сибири, и вот уже тихо кружится перед взором Зауральская лесостепь.

И чем ближе подползал паровоз к Уралу, разбрызгивая искры и вышвыривая из трубы черный, тяжелый дым, тем беспричинней и веселей смеялся Вараксин.

Степан глядел в окно, и счастливо-тревожное чувство захлестывало ему душу.

Ах, радость свиданки с родной землей! Спешит в твои объятия, под твое материнское крыло сын твой и твоя опора, и на звезде его шлема, точно в каплях росы, отражает себя солнце бабьего лета.

А память, хочешь не хочешь, возвращает бойца в грозный июль, в скрипящий пылью на зубах август девятнадцатого года, в кровь, грохот и огонь той поры.

Промчатся годы, и минут, стирая следы прошлого, десятилетия; и станет историей этот добрый и злой, в скрежете колес и визге шрапнели, в слезах, криках и стоне, год; и, может, забудут люди многое, чем жили в ту пору великих потрясений их прадеды. Но Вараксин, Варна и легионы других солдат не смогут забыть той поры, не вольны забыть ее. Ибо, пока они живы и пока не убита смертью их память, время это впечатано им в душу и тело, и ничто не сотрет печать.

Варна спросил, легонько обнимая молодого человека за плечо:

— Жениться, чай, будешь, Степа? Есть кто на примете?

— Нет, откуда же?

— Ну, найдешь. У тебя теперь много радостей впереди.

Внезапно полюбопытствовал:

— Россохатских встречал? Не отстали при посадке?

— В Кургане видел. Ничего, живые.

— Толковал с ними?

— Мало. За молоком бегал.