Марк Гроссман - Камень-обманка

Цыганка посулила женщине настой из редких южных цветов, отменное, без ошибок, приворотное зелье.

Катина мать одарила ворожею сверх меры и, полная злой радости, стала пить коричневую, пахнущую солодом жидкость, проданную старухой.

Но после питья ничего приметного не случилось. Отец Кати по-прежнему пропадал в тайге, а вернувшись, пил водку и ездил в Иркутск, откуда возвращался с дешевыми подарками и без копейки денег.

Тогда Катина мать решилась на крутую меру. Она побросала в запасную мужнину поняжку недельный харч и ушла искать зимовье, в котором, по словам цыганки, жила соперница.

Отец вскоре вернулся из урмана. Узнав об исчезновении жены, которую по-своему горячо любил, Матвей без толку стал метаться по избе, а немного придя в себя, кинулся в тайгу.

Катя до того уже ходила с батей искать золото и знала, что такое Саян. Человек, ушедший в глушь, будто проваливался на дно океана, и найти его там можно было разве только с помощью бога или черта.

Чуть не месяц кружил отец в долине Китоя, пытаясь отыскать Дарью по мелким, мало понятным непривычному взору следам.

Жену Матвей нашел близ реки. Дарья была без памяти. Она лежала, привалившись щекой к гладкому камню, и всхлипывала в бреду. Может, плакала оттого, что ее так глупо обманула колдовка, а может, и оттого, что в упор видела свою смерть.

Кириллов попытался напоить жену спиртом, но Дарья захлебывалась, и Матвей, боясь, что задохнется, откинул фляжку.

В сознанье Дарья пришла за день до смерти. Мучаясь от нехватки воздуха, она кое-как рассказала мужу, что непременно нашла бы разлучницу и зло наказала ее, но та, видать, проведала первая и наслала на Дарью порчу: у больной вдруг заломило голову, в глазах стало багрово, и подкосились ноги. Потом пошли судороги, рвота, и она часто теряла сознание.

Глядя на мужа глазами, полными слез, Дарья высказала последнюю просьбу: пусть Матвей поклянется на кресте, что забудет ту бабу навсегда.

— Не ходи же к ней… не ходи… — молила она, снова теряя ясность в глазах.

— Чё ты, чё ты! Да господь с тобой!.. — бормотал Матвей, почти не слушая бредовую речь жены. — Опомнись, Дарья… Кого ты говоришь?

Еще только взглянув на жену при встрече, Кириллов уже верно знал, что ее покусал таежный клещ, этакая мелкая тварь, круглая и плоская, нападающая на всё живое во влажном густом подлеске. Самец этого клеща безвреден, а самки, выбравшись весной из-под сохлых листьев, мха и хвои, голодные и злые, присасываются к чужой жизни и губят ее.

Теперь, слушая Дарью, Матвей совершенно понимал — клещ, и жена обречена. Он заплакал молча, по-рыбьи открывая рот и не утирая слез с бороды.

Сначала Кириллов тащил жену в руках, а потом, когда несчастная женщина умерла, — на волокуше, связанной из двух елочек и ветвей.

Катя на кладбище не плакала, а когда тянулись обратно, молила, чтоб отец больше не трогал хмельного.

Матвей лишь махнул рукой.

Пил он теперь ежедневно, почему-то не пьянел и, наконец, совершенно почерневший и худой, собрался в Иркутск. Уже была зима, мели ноябрьские вьюги, и Катя просила отца не бросать ее одну. Кириллов сказал, глядя в сторону:

— Уйду. Сердце мне здесь, будто шилом колеть. Не плачь.

Дочь спросила жестко:

— А ты и верно, батя, к чужим бабам хаживал? Правду скажи. Те грешно врать… Теперь-то…

Матвей пожал плечами.

— Не кривил я совестью, Катя. Анчутка твою маму попутал.

Погладил дочь по льняной косе, полез к себе за пазуху.

— Ежели одна, без меня, на Шумак пойдешь — вот это возьми.

И подал ей клеенчатый пакетик с листом бумаги.

— Тут всё нарисовано, как водопад искать, — кинул он отрешенно. — Не успел я… Не утеряй, гляди.

— А пошто одна пойду? — пряча пакетик и холодея от недоброго предчувствия, спросила Катя. — Ты ж не на век съезжаешь?

— Ну, мало ль, чё бываеть… — глухо отозвался отец. — Да и большая ты стала вовсе. Сама иди.

Вздохнул.

— Береги листок. И еще — клеща бойся, какой мамку сгубил.

Отец не терпел, когда бабы коротко стриглись и оттого смахивали на парней. Но, прощаясь, велел всё же Кате, чтоб, уходя в тайгу, подрезала косу, надела мужские штаны и сапоги.

— Рубаху в брюки заправь, — учил Кириллов, — перепоясайся плотно, и рукава рубахи тряпками обкрути. Воротник стоймя поставь, прихвати его концом платка — не допускай клеща к телу. Но всё одно — раз-другой в день скинь с себя всё, исподнее тоже, — оглядись. Попадётся та гадость — сожги, не дави, упаси бог, — заразишь глаза…