Андрей Дугинец - Стоход

Знала Олеся, какой прислугой хочет сделать ее Рындин, сердцем чувствовала, что ей предстоит испить ту же горькую чашу, что и матери. И только теперь по-настоящему поняла и разговор про вербу да черемуху и почему ее мать любила одну-единственную песню, да и то не всю, а лишь несколько слов:

Прощаясь с сырой и темной каморкой, в которой прожила большую часть своей жизни, Олеся горько плакала, хотя шла в светлые панские горницы, в дом, где, по слухам, даже собакам живется лучше, чем детям в бараке.

С какой радостью она осталась бы здесь, где умерла ее мать, где живут такие же разнесчастные, обутые в вонючие постолы, день и ночь не разгибающие спины, вечно голодные люди! Но приказчик сам приехал за ней на бричке.

В бараке в этот час дня никого, кроме малышей, не было, так что никто ее не провожал, никто с ней не прощался. Только старый, облезлый аист, их аист, равнодушно глядел с высоты своего гнезда и щелкал длинным тяжелым клювом. Так Олеся и унесла в душе своей этот холодный костяной треск, похожий на скрип рассохшегося колодезного журавля.

Гриша открыл крайнюю дверь барака, где жила Олеся, и остановился на пороге: в комнатушке пусто. Только над окном висит венок из богуна, да возле порога стоит старый обтрепанный веник. Этих вещей полешуки не берут с собой, когда переселяются на новое место…

Поставив на лаву корзинку с картошкой, пшеном и всем, чего понемножку собрала мать для осиротевшей девушки, Гриша подошел к окну, снял венок и понюхал. Богун был засушен, по всей вероятности, несколько лет назад. Но удивительно сохранил свой крепкий, угарный аромат. Гриша хотел было положить венок себе в корзину — на память, — как вдруг вошел Санько.

— Санько? — удивился Гриша. — А где Олеся?

Санько свистнул:

— Олеся теперь пани. Теперь тут жить буду я. Мне же ночью вставать к лошадям…

— Тебя взяли на работу?

— Конюхом, — с гордостью ответил Санько. — Хотел на кузню, да двум ковалям в Морочне делать нечего. А Олесю управляющий забрал в прислуги.

Огорошенный этим сообщением, Гриша сел на лаву возле разбитого окна, за которым чуть слышно шелестела распущенными до земли ветвями седая одинокая верба. В один миг рухнули все его надежды на то, что теперь они помирятся с Олесей и снова будут собирать ягоды, ловить рыбу и вместе ходить на вечорки.

Управляющий с женой ссорились, Антон, играючи, укладывал на воз пятипудовые мешки с пшеницей — собирался на мельницу. А Олеся подкрашивала охрой крыльцо.

Почти каждое утро начиналось у хозяев неурядицей. Ссорились всегда из-за одного и того же и даже вели себя одинаково. Хозяин отвернется и покуривает, а хозяйка смотрит сверху вниз на его блестящую, как тыква, бритую голову и долбит, словно дятел сосну. Зудит и зудит, что скучно ей жить, что так она больше не может, что клянет тот день, когда связалась с этим «тюфяком».

За месяц Олеся привыкла к речам хозяйки и уже наперед знала, что́ после чего будет сказано. Коли уж пани сказала, что она дочь самого известного на Северном Кавказе купца, то теперь она начнет перечислять все, что привезла Рындину в приданое.

Олеся не ошиблась. Хозяйка и на самом деле заговорила о своих лесах и фабрике, которые муженек ее не сумел даже продать перед приходом большевиков. Потом набросилась на него за то, что не согласился бежать за границу в первые дни гражданской войны. И кончила тем, что ткнула его пальцем в макушку:

— Другие были похуже тебя, а эмигрировали заранее и теперь блаженствуют в Париже. А ты управляй тут лапотниками, нюхай болотную вонь, прислуживай какому-то пану. Гос-по-дин гвардии полковник!

— Антон, ты что-то много наложил, — спокойно покуривая, сказал Рындин, будто бы и не слышал ворчания жены. — Конь не довезет.

— Чому? Можно еще и подбавить, конь крэпкий.

— Тогда захвати мешок ячменя, заодно смелешь для свиней.

Хозяйка совсем взбесилась: закричала еще громче, замахала костлявыми длинными руками и наконец перешла на французский язык. Олеся, конечно, не понимала слов, но Антон ей уже пояснил, что по-французски хозяйка говорит, лишь когда накалится добела, и предупредил, что такой разговор обязательно кончается нападками на работников. Олеся насторожилась, стала красить как можно аккуратней, чтобы не к чему было придраться.

Хозяйка быстро пошла в дом. На крыльце, мельком взглянув на Олесю, она вдруг остановилась. Сухое лицо ее перекосилось, фиолетовые жилы на шее вздулись.