Андрей Дугинец - Стоход

И только теперь Гриша понял, какой нелепостью кажется со стороны, что он до сих пор не бросил свой инструмент.

— Что это у тебя? — во всю глотку повторил свой вопрос полицай.

— Скрипка, — тихо ответил Гриша, прижимая к груди инструмент, и, холодея, подумал:

«Узнали, что я подал сигнал!»

— И на том свете играть собираешься? — Полицай загоготал и вдруг неожиданно посерьезнел: — А ты что, хорошо играешь?

— Говорят, хорошо, — кивнул Гриша.

— В ресторане сумеешь играть?

— В ресторане? — вскрикнул от радостной неожиданности Гриша и, словно наяву услышав недавнее наставление Зайцева, смело соврал: — Я целый год играл в Пинске.

— Ну а теперь будешь пилить в Бресте, там мой брат открыл ресторан. Одевайся! Да рванья не бери. Вон там в куче костюм лежит, новый. Живей, живей! — торопил полицай, но ни разу не ударил.

Гриша удивлялся такому повороту судьбы и дрожащими руками механически выполнял приказания.

Подошел полицай постарше и ростом побольше и спросил первого, чего он тут мешкает. Тот, приподнявшись на носках, что-то шепнул на ухо. Старший удивленно посмотрел на Гришу и одобрительно улыбнулся:

— Ты даже из свинячьего дерьма умеешь выжать шнапс! — с завистью сказал он и отошел.

Вечером на другой день Гриша играл уже в брестском ресторане в паре с баянистом. А полицаи, продавшие его хозяину ресторана, до полуночи пили, ели и все покрикивали:

— Музыкант! Мы тебя спасли! Теперь ты наш, собственный! Играй нам! Играй всю ночь!

Скрипка стонала, голосила, рыдала. Скрипка расплачивалась за свое спасение…

Был полдень. Лодка тихо причалила к заросшему густым лозняком берегу графского озера.

— Соня, ты лежи, на рыбок любуйся, вон их сколько вьется. А я пойду, может, своих увижу, — наказывала Олеся подруге, выходя на мшистый, болотный берег.

— Будь осторожна. Не смотри, что имение это в глухом лесу, фашисты могут превратить его в госпиталь или охотничий дом, — ответила девушка, неподвижно лежавшая на дне лодки с перебинтованной распухшей ногой.

— Сонечка, за эту неделю ты меня сделала почти разведчицей, — шутливо отозвалась Олеся, — так что не бойся. Я скоро вернусь.

Пробежав по болотцу, Олеся выскочила на приподнятый песчаный берег, поросший старым сосновым лесом. Сосны стояли высокие, стройные, ствол к стволу.

Лес молчал.

Только изредка раздавался высокий, хрустальный звон сухого обломившегося сучка сосны. И этот чистый музыкальный звон радостно отдавался в озере. Широкое голубое зеркало воды, казалось, вздрагивало, чутко прислушиваясь к жизни леса, со всех сторон заглядывавшего в недосягаемую, холодную глубину озера. А звон обломившегося сучка, пронесшись над озером, медленно таял на том берегу не то в сизых, проросших густыми туманами камышах, не то в непролазной, хмурой чащобе лозняка. Остановившись под развесистой березой, Олеся внимательно обвела глазами озеро. Нигде никаких признаков жизни.

На той стороне, среди густо белеющих стволов берез, угрюмо, загадочно чернел дом Крысолова. Большие окна и двери крест-накрест заколочены досками.

Светлый графский палас как корабль, выброшенный волной на берег. В нем и окна, и двери были раскрыты настежь. Никому, кроме ласточек да летучих мышей, он теперь не нужен.

Дом управляющего, где жила когда-то Олеся, видно, тоже пуст, хотя окна и голубые ворота с калиткой не заколочены.

На островке пусто, уныло. Между березками, больше прежнего склонившимися к воде, чернел след костра, который разжег Савка в ночь перед войной.

С горечью вспоминала Олеся последнее катанье с Гришей на лодке, его мечты о музыке, горячий шепот в березняке…

Все кануло…

Олеся смотрела в воду, на темно-зеленые былинки куги, росшей у самого берега. Высокие, как камыш, безлистые круглые стебли чуть-чуть покачивались. В воде эти стройные былинки отражались змейками, все время извивающимися и уходящими вглубь…

«Тишина, красота, будто бы и нет никакой войны», — подумала Олеся и направилась к дому с голубыми воротами.

— Стой! — неожиданно раздался строгий окрик где-то совсем рядом.

Вздрогнув, девушка застыла на месте.

— Куда идешь, девошька? — с акцентом спросил неведомый голос.

— Да я… я тут жила. Кое-что забыла… Хотела забрать. Ну, а если нельзя, то я… — испуганно проговорила Олеся и повернулась, чтобы идти назад.

— Сабсем немножко обожди! — тише заговорил тот же голос, и из-за стожка сена, сложенного в зарослях березняка, вышел красноармеец в пилотке набекрень, в старой выцветшей гимнастерке.