Юрий Сбитнев - Костер в белой ночи

— Ну как? — спросил дед, и Серьга, впервые осознав, что он теперь взрослый, басовито ответил, подражая отцу:

— В норме, деда! Давай на почту снесу!

— Ты мотри, никому ни гугу.

Поздним вечером, уже засыпая, Сережка, прижавшись щекой к волосатой щеке деда, прошептал:

— А что, если, деда, сам Сталин к нам приедет? А?!

— Спи, — сказал дед и вздохнул.

— Он тогда нарежет по шее дядьке Леше.

Дядька Леша был для Сергея злостный враг. Жил он недалеко, в станционном поселке, своим домом, самым большим в улочном порядке.

Дом закрывал громадный забор и густой сад. В саду, давясь лаем, бегал на цепи громадный кобель. Дядьку в первые дни войны призвали в армию, на фронт. Но уже через месяц он вернулся в поселок контуженым — ничего не слышал. И только ребята знали — прикидывается дядька. Стоило им только затабуниться на задах его усадьбы, зашушукаться, как хозяин тут как тут. Матерится, кобеля обещает спустить. И что вгорячах ни скажут ребята в его адрес — все слышит.

А со взрослыми: «А да а? Чаво?»

Когда немец стоял в восемнадцати километрах от поселка, дядя Леша, ухватив как-то против своего дома Сережку, — тот нес картошку со станции, прислали дяде Петру, — зашипел:

— Что, змееныш, коммунистик, голодовать начал? Скоро вам, начальничкам, крышка. Понаехали сюда! — И больно крутанул Сергею ухо. Сергей вырвался из цепких влажных рук, побежал прочь, а позади смеялся, брызгая слюной, дядька Леша: — Всех перевешаем на столбах. День-другой — и ша. Сволочи! И дед твой сволочь, и отец, и дядька. И все вы, лесные идолы.

Сергей не заплакал от боли, хотя ухо горело, словно бы запаленное. Ему впервые было обидно за то, что кто-то может ругать его деда, отца, дядю. Говорить страшные слова о той жизни, которой до сих пор, казалось, живет каждый в большой Советской стране.

— Сам ты сволочь, — безрассудно твердил Сергей, отсиживаясь, пока не перестанет болеть ухо, в недостроенном двухэтажном доме жилучастка.

А потом в один из беспокойных трех дней, в которые вдруг прекратились бомбежки и артиллерийская канонада, дядька Леша, собрав людишек, двинулся к продовольственным складам комбината. На складах круглосуточно дежурили инженеры и рабочие — сторожевая дружина, по три человека в дежурство.

— Они хотят отдать все немцам. Откупиться хотят, — шумел дядька Леша, размахивая руками. — Там всего уйма, а народ голодает. Предать нас хотят.

Это слышали ребята, Сережка тоже с ними был.

— Идемте, народ, забирать все себе. Немец не сегодня-завтра нагрянет. Они из-под полы друг дружке все раздают. Отжираются, остальное немцу — вот как!

Кто-то из собравшихся усомнился:

— Там рабочая дружина.

— Какая рабочая? Начальнические жены да подстилки их. Рука руку моет. Идем. Не дадут добром — повяжем всех, шеи поскручиваем.

В этот день на складах дежурила тетя Катя.

Сергей забежал домой:

— Баба, деда где?

— Он на склады тете Кате обед понес. Она с завода прямо на дежурство ушла.

Сергей опрометью кинулся из дома и во все лопатки к складам. Туда, пыля и тревожно гудя, шли люди, поперед всех дядька Леша с ломиком в руках.

Задами, огородами, кустарником, обрывая штанишки, падая, задыхаясь и почему-то на ходу плача, мчался Сергей к складам.

Он вбежал в маленькую сторожку.

— Вас убивать идут! — закричал Сережка и бросился к деду. — Деда, они ломы взяли, колья ломают.

Заведующий складом Макарыч, старичок с худой, цыплячьей шеей, тетя Катя и еще двое работниц вышли из сторожки навстречу уже ввалившимся на территорию складов.

— Давай ключи, Макарыч!

— Будем гостинцы для немцев беречь!

— Добром просим! — кричали люди.

Дед с Сережкой тоже вышли за порог.

— Ага, вон она, вся семья тут! За подкормом пришли. Что я вам говорил? — раздался измененный визгливый голос. Но его все-таки узнал Сережка. Кричал дядька Леша, где-то позади толпы.

— Отдай ключи! — завизжала какая-то тетка.

— Граждане, прошу разойтися! Не совершайте преступления! — крикнул Макарыч, и голос у него был против других слабый и неслышный.

— Смотри, одна-то еще не дожевала прянички наши! — снова закричал дядя Леша из задних рядов.

Тетя Катя действительно продолжала жевать кусочек хлеба, оставшийся от обеда. Выходя из сторожки, она один кусочек положила в рот, другой отдала Сергею. Сережка только сейчас вспомнил, что сжимает его в кулаке, и почему-то очень поспешно сунул в рот.

— Глядите, люди добрые, и змееныш жрет. Издеваются! Бей их! — снова истошный вопль, подхваченный другими голосами.