Юрий Сбитнев - Костер в белой ночи

Каждое утро, едва Сережка открывал глаза, у кровати появлялся дед:

— Серьга, марш на турнек.

Иногда злой спросонок внук огрызался:

— Не турнек, а турник. — И про себя: «Сам ты турнек».

— Едина честь. Неважно, как его величают, важно — кости ходи разминать.

— И что ему дался этот турнек, — перешептывала бабушка, — чисто виселица какая. Срам на ней человеку болтаться.

Но болтаться Серьге приходилось каждое утро.

— Ну ты, сиська коровья, — кричал на него дед. — Собирай мускул, тянись, едрена вошь. — И, подхватывая внука под бедра, помогал ему выйти на перекладину.

Пристрастие деда к турнику оказалось неслучайным. Однажды до свету поднялся Сергеи на рыбалку. Пока собрал в чуланчике удилища и весь рыбацкий припас, обвиднелось. Поднялся, прошаркал торопливым скоком на улицу проснувшийся дед. Сережка выждал необходимое по его расчетам время на то, чтобы дед пересек расстояние от крыльца до уборной, и осторожно просунулся в дверь.

То, что он увидел, ошарашило, как холодной водой из ушата. Дед, худенький, мосластый, седой, клинышком борода, с редкими, как таежный мох, волосами, в низко опавших на крестцы кальсонах, отчего живот у деда казался выпавшим вперед, дед, его древний дед, мотался на турнике. Раскинув пошире словно бы из веревок витые руки, тянулся бороденкой к перекладине, проходил ее, с трудом вытянувшись по ключицу, а потом, каким-то странным образом перехватив под мышку перекладину, вылезал по пояс и стремительно падал вниз лицом, делая полный переверт.

Каждый раз, завершив малую часть упражнения, дед воровато оглядывался по сторонам.

У Сергея хватило ума ли, детского ли такта податься назад за дверь и там кашлянуть и звякнуть ведерком.

Когда внук снова вышел на крыльцо, дед, покашливая, направлялся к уборной, упрятав раскрасневшееся лицо за пятерню, которой оглаживал бороду. Пальцы у деда все еще были налиты алой силой напряжения и чуть дрожали.

В это утро он не заметил внука, и Сережка, шмыгнув за угол, стрелой пересек пустырь.

Уже у реки, спускаясь по косогору в белый, рыхлый приречный туман, Серега подивился тому, что где-то громко говорит радио. Время не больше как пятый. Но скоро забыл об этом.

Вода лежала в берегах спокойная и мягкая. Поплавки шлепнулись один подле другого ровненько, дрогнули, поставленные грузилами в дыбки, и замерли. Замер и Сережка, словно бы вошедший в этот покой, в этот мир, тишь и красоту маленькой недостающей деталью.

Краешек тучи, скорее густого облака, которое невесть откуда поднялось над лесом, озолотел, выявив первый, еще не пришедший на землю солнечный луч. Начался клев.

Он помнит каждую рыбешку, выловленную в то утро, каждую поклевку, помнит кувшинки на воде, вышедший в стрелку камыш, тихий перешепот осоки, крик куличка за спиной и крик перепела в овсах.

Сергею ясно запомнилось это утро, такое мирное, тихое — первое утро войны. Он запомнил все, даже чуть с хрипотцой, необычный для радио голос Молотова, а смысл слов понял только спустя многие и многие годы…

…И снова Сергей лежит с открытыми глазами. Он представляет себе, что нет на лице тяжелых, всегда чуть-чуть влажных повязок. Он просто проснулся черной, без единого светлячка, ночью и, свободно помаргивая, смотрит свободными глазами во мрак. Мрак сейчас рассеется, и привыкшие к темноте глаза начнут разбирать предметы.

По-прежнему тихо в палате и рядом нет никого. За время болезни он научился чувствовать, каким-то странным чутьем определять присутствие в палате человека, если он даже, как Саша, затаивает дыхание и старается ни одним движением не причинить беспокойства.

Сергей снова видит давнее.

Конец лета 1941 года Сергей запомнил очень хорошо. И не потому, что мимо их поселка все гуще шли группами военные и полувоенные люди, одетые в защитную армейскую форму, так нескладно сидящую на них, что даже мальчишки, привыкшие почитать военную одежду, прыскали беспечным смешком, завидев этих людей.

Они шли изнуренные, почти без оружия, обросшие, какие-то неприкаянные, что ли, и от этого очень грустные и задумчивые.

— Ополченцы, — говорила о них бабушка и вместе с другими женщинами выносила на дорогу воду, молоко, иногда хлеб.

С хлебом стало совсем плохо, и Сергею приходилось выстаивать длинные очереди у заводского магазина.

Запомнился конец лета, и не теми разговорами, которые слышал мальчонка в очередях, и не все чаще и чаще приходившим ощущением голода, и не теми грозными и скупыми на слово сводками Совинформбюро (он еще не осознавал всего того, что совершалось и пока еще неукротимо надвигалось на его маленькую жизнь и на жизнь всех, окружавших его с детства). Сергею запомнился конец лета необыкновенным подарком, сделанным дядей ко дню его рождения.