Даниил Краминов - Сумерки в полдень

— И за такие ошибки приходится расплачиваться не только тем, кто их совершает, но и стране, — укоризненно проговорил Барнетт. — Всем нам придется расплачиваться за их ошибки.

— Но в ваших же силах не допустить, чтобы страна делала эти ошибки, — заметил Андрей Петрович, подвигая блюдо с бифштексом Мэйсону.

— А что мы можем сделать? — спросил Мэйсон, застыв с большой вилкой и ложкой в руках, так и не дотянувшись до бифштекса.

— Да, да, что мы можем сделать? — подхватил Норвуд. — Ведь власть-то сейчас в их руках.

Андрей Петрович едва уловимо усмехнулся и, наливая Норвуду красного вина, сказал:

— Конечно, я не могу да и не смею давать советы столь мудрым и опытным людям, как вы, джентльмены. Но будь я дипломатическим советником правительства…

— Фактически отстраненным, — пробормотал Норвуд, — фактически отстраненным…

— Будь я советником правительства, даже фактически отстраненным, — продолжал Андрей Петрович, — но имеющим за плечами такую долгую и славную службу своей стране, такое уважаемое имя, я приложил бы все силы и использовал бы все средства, чтобы помешать моей стране, которую люблю, для которой живу, совершить трагическую ошибку. Я обошел бы всех моих влиятельных друзей, рассказал бы о своих опасениях и уговорил бы их действовать, и действовать активно и немедленно.

— Но мои друзья сейчас так же бессильны, как я сам, — сказал Норвуд.

— Я бы обратился к народу, будь у меня такое имя…

— Каким образом? — перебил Андрея Петровича Норвуд. — Пойти на «угол оратора» в Гайд-парке? Или влезть на постамент колонны Нельсона?

— Я же сказал, сэр Норвуд, что не могу и не смею давать вам советы. Но… — Андрей Петрович остановился и оглядел всех сидевших за столом, словно хотел убедиться, можно ли сказать то, что ему хотелось. — Но мистер Ллойд-Джордж, с которым я беседовал час назад, принял предложение выступить на собрании домохозяек одного из лондонских районов, чтобы сказать, что он думает о поездках премьер-министра на поклон к Гитлеру. Правительство, как известно, отказывается собрать парламент, и он считает, что молчать в такое время нельзя.

— Мистер Краевский прав, — сказал Мэйсон, обращаясь к Норвуду, — в такое время молчать ни вам, ни мне нельзя. Через несколько дней я отправлюсь в свой избирательный округ и расскажу людям, которые меня выбрали, куда ведет страну наше нынешнее правительство.

— У меня нет избирательного округа! — воскликнул Норвуд. — И домохозяйки не обращаются ко мне с просьбой выступить перед их собранием.

— Напишите нам статью, сэр Норвуд, — с энтузиазмом предложил Барнетт. — Вот была бы сенсация! Дипломатический советник правительства против правительства!..

Норвуд замахал длинными, худыми руками.

— Я не оратор и не писатель, и не требуйте от меня слишком многого..

— А многого от вас и не требуется, — громко вставил не участвовавший до сих пор в разговоре Хэндли. — От вас требуется одно: не молчать и не покрывать своим молчанием действия людей, ведущих Англию к трагической ошибке. Молчание ныне подобно соучастию в преступлении.

Андрей Петрович одобрительно улыбнулся, бросив взгляд на Хэндли, но, увидев, как помрачнел Норвуд, решил не продолжать разговора, принявшего опасный характер.

— Джентльмены! — провозгласил он, поднимаясь. — А не перейти ли нам в чайную комнату? Там приготовлены кофе и ликер.

— Великолепная идея! — подхватил Норвуд. — Чудесное предложение!

Все поднялись. Барнетт сожалеюще развел руками.

— Простите меня, мистер Краевский, — сказал он, — я должен покинуть вас. Газета…

— Очень жаль, мистер Барнетт, — отозвался Андрей Петрович. — Я вас понимаю: дело прежде всего.

— Да, да, дело прежде всего, — повторил Барнетт, протягивая советнику руку. — Большое спасибо за прекрасный ланч.

— Рад был видеть вас, — сказал Андрей Петрович и показал Антону глазами на дверь: надо, мол, проводить.

Пока Антон и Барнетт шли через сумрачный холл в вестибюль, гость еще раз похвалил обед, сказал, что очень рад снова встретить Антона, и пригласил заходить к нему в редакцию, обещая оказать любую помощь, которая может потребоваться новичку в Лондоне. Простившись с Барнеттом, Антон не решился войти в чайную комнату.

Однако минут через сорок Ракитинский, проводив последнего гостя, открыл дверь в комнату Антона и с порога сказал:

— Пойдемте к Андрею Петровичу.

Советник, когда они вошли в его кабинет, докуривал сигару, глядя в окно, за которым под низкими, тяжелыми тучами темнел парк. Он коротко взглянул на Ракитинского и Антона и снова перевел взгляд на низкое, по-осеннему тяжелое небо. Помолчав немного, спросил: