Даниил Краминов - Сумерки в полдень

Глянцевито-синие щеки Грача покрылись бурыми пятнами. Он потянулся через стол и, взяв газету, перечитал заметку.

— Вранье! — раздраженно выкрикнул он. — Вранье! Не могло правительство утверждать, что английские представители не встречались и не вели переговоров с нашим наркомом. Не могло! Я-то знаю, что они встречались и вели переговоры. Я присутствовал при этом. Присутствовал! Слышал все сам. Сам! — Он с отвращением отбросил газету.

— Я же сказал: не горячись, — досадливо повторил Андрей Петрович, укоризненно посмотрев на Грача. Тот обеспокоенно оглядывался, словно по лицам соседей хотел узнать, верят ему или не верят. — Не горячись. Мы верим тебе, хотя Москва почему-то не информировала нас об этих переговорах, а лорд Галифакс, с которым я разговаривал на аэродроме в Хестоне, даже словом не намекнул на возможность такой конференции.

— А может быть, Де ла Варр и Батлер вели переговоры с нашим наркомом по своей инициативе, без ведома Лондона, — подсказал Ракитинский.

Андрей Петрович с сомнением покачал головой.

— Не могли Де ла Варр и Батлер решиться на столь важные переговоры без ведома и одобрения правительства или хотя бы Галифакса.

— Ныне Галифакс, как сказал мне знакомый банкир, ничего не решает, — вставил Дровосеков. — Дельцы называют его «длинной тенью» Чемберлена.

— Ну а Чемберлен едва ли допустит, чтобы европейские дела решались конференцией великих держав с участием Советского Союза, — со вздохом отозвался советник. — Нас он боялся и боится, как черт ладана.

— Но в политике, Андрей Петрович, личные симпатии или антипатии играют подчиненную роль, — вкрадчиво заметил Ракитинский.

— Это верно, Илья Семенович, — согласился советник. — Это верно…

Он записал что-то в своей толстой тетради и, сняв очки, повернулся к Дровосекову, сидевшему у сейфа в углу.

— А как реагирует деловой мир на последние события? Ведь, как говорят, биржа — барометр политической погоды.

Дровосеков поскреб указательным пальцем седеющий висок, не меняя бесстрастного выражения лица.

— Пока никак, — ответил он, подумав, и тут же добавил по-английски: — Бизнес идет как обычно. Управляющий Английским банком Монтэгю Норман отправляется в Берлин, чтобы встретиться с управляющим Германским банком Шахтом и предложить Германии большой заем.

— Предложить Германии большой заем? — удивленно переспросил советник.

— Да, — односложно подтвердил Дровосеков. — В Сити, — он кивнул на залитое дождем окно, — в Сити убеждены, что золотые цепи надежнее всяких бумажных пут, именуемых договорами и соглашениями, и надеются заковать в них Гитлера так крепко, что он без ведома и согласия Лондона и шага не сделает.

Ракитинский, погладив свои пышные усы, ухмыльнулся.

— Блажен, кто верует…

Грач, ревниво следивший за разговором советника с Дровосековым, вдруг поднялся.

— А что же с тем, о чем я сказал? — спросил он, не отрывая сверкающих глаз от лица Андрея Петровича.

Советник посмотрел на него с недоумением.

— С чем?

— Со встречей Де ла Варра и Батлера с нашим наркомом, — раздраженно пояснил Грач. — Поскольку создалось впечатление, что я сам сочинил эту встречу, то я хотел бы…

— Ну что за чушь ты несешь! — перебил его Андрей Петрович. — Никто не думает, что ты сочинил…

— Но я хотел бы, чтобы была внесена полная ясность, — повысил голос Грач, не дав советнику договорить. — Кто-то тут врет, и я хочу знать, кто.

— Сказано же, не ты, — бросил Гришаев, но всезнающая улыбка на его полных губах говорила: «Ты сочинил, ты…»

— Знаю, что не я, — резко произнес Грач, едва взглянув на Гришаева. — Но интересно, кто? И с какой целью?

— Виталий Савельевич прав, — поддержал его Звонченков. — В этом надо разобраться.

— А как? — спросил Ракитинский.

— Поехать в Форин оффис и спросить, почему Рейтер опровергает то, что действительно имело место.

— Будьте уверены, там скажут, что ничего не знают, — заметил Ракитинский. — Английских дипломатов трудно поймать, когда они начинают петлять, а ныне они петляют особенно старательно.

— Да, нелегко громогласно выступать в защиту демократии и поддерживать диктаторов, — проговорил с сарказмом Андрей Петрович, — проповедовать право народов устраивать жизнь по своему желанию и совершать сделки против них за их спиной, открыто говорить о сопротивлении агрессорам, а тайно вдохновлять и финансировать их.

Он вдруг умолк, словно понял, что тут не место и не время произносить разоблачительные речи: люди, собравшиеся здесь, сами это знали. И, понизив голос, советник заговорил о том, как сложна и остра обстановка, что в самой английской верхушке идет ожесточенная борьба, которая неизвестно когда и чем кончится.