Яков Цветов - Синие берега

Ровными движениями разрезала женщина ковригу — ломоть за ломтем. Потом достала из печи сковороду с яичницей с салом.

— Ну, на здоровьечко…

— Съедим вот запас харча, — объяснил мужчина, — и тогда… И побираться не у кого будет. Все будут побираться. Если к тому времени война не кончится. А видно, не кончится.

— Трудно жить, — согласилась Мария. Что-то надо было сказать.

— Жить, говоришь, трудно? Это бывает. А помирать еще трудней. Вот ведь как. Добре. Хлеба вон бери. Душа живая, ей есть надо. Сала подцепляй.

Мужчина положил вилку, обтер рукой губы, склеил цигарку.

— Достань огоньку, — негромко сказал женщине. Та вынула из печи рдеющий уголек и, перебрасывая с ладони на ладонь, поднесла мужчине. Цигарка никак не разгоралась. Наконец прикурил, затянулся и взмахами единственной руки разогнал выпущенный дым.

— Як тебе, дивчина? — ласково посмотрела на нее женщина.

— Мария.

— Маруся. Нащо тоби, Маруся, кудысь ити? Залишаися у нас. Разом з нами переживеш оце лихолиття. У нас теж дочка. Постарше за тебе. Замиж пишла. Пид Брест. И онучка е. А як почалось, ниякои листивки вид неи. Ой горе ж…

Мария молчала.

Послышался дальний гул в небе. Мужчина повернулся к окну, заслонил ладонью глаза от резкого света, посмотрел вверх — где-то в стороне, невидимые, шли самолеты.

— Бомбить… — со злым спокойствием произнес. Он опустил голову.

— Куды ж ты, Марусенько, пидеш? Бачиш, як воно… — запричитала женщина, она все еще со страхом смотрела в окно, будто ждала, что самолеты повернут сюда, на хату.

Мария пожала плечами. Предчувствие, что непременно встретится с Андреем, в Москве или даже раньше, за линией фронта, возбуждало в ней нетерпенье. Сказал же: может, за линией фронта, может, в Москве. Она почти уверовала, что Андрей выбрался из школы, направился другой дорогой и потому они разминулись. Ей пришло в голову: а если доберется в Москву раньше, не застанет ее, и тогда потеряются они навсегда. И ее потянуло в путь. Скорее, скорее…

Женщине показалось: Мария колеблется, обдумывает, как ей быть.

— Ось и хозяин казав: хай залишаеться. Як нам буде, так и тоби.

— Вы хорошие люди, спасибо вам, — тихо сказала Мария. — Но мне надо как-нибудь перейти линию фронта.

— Понятно, — произнес мужчина. — Понятно. Так вот. До линии фронта уже далеко. Идти долго. Ну, а надо, так надо. Отдохни сегодня, а утром тронешься, раз надумала.

День тянулся непостижимо медленно. Еще медленней тянулась ночь. Мария просыпалась каждый час, каждые полчаса, окна по-прежнему были черные, и она снова погружалась в дрему.

Наконец серые блестки, еще бессильные, не совсем утренние, легли на стекла. Мария протерла глаза. Поднялась с кровати. Женщина уже хлопотала у печи.

— Поснидай, Марусенько. Може, не швидко тоби знов за стил сидать…

Есть не хотелось. Но Мария поела горячей картошки, выпила кружку чаю.

— Слухай. — Мужчина закурил. Он сидел по другую сторону стола. Пойдешь тем лесом, что шла, березовым. Вправо станция наша, после станции Белые ключи она. Держись влево. Дойдешь до города, — он назвал этот город. — А там присматривайся, соображай. Старайся лесами. А открытым местом если, лучше по-темному. По дорогам теперь полно немецких солдат, офицеров, эсэсовцев, полицаев и всякой другой наволочи. Не попадайся на глаза.

— Я уже кое-чему научена.

— На войне, сколько ни учись, все мало. — Помолчал. — А окруженцев встретишь, с ними пойдешь.

Мария тяжело собрала волосы, накинула на голову хозяйкин платок, надела ее телогрейку с заплатой на плече, тоже, как и платье, широковатую, взяла приготовленную плетенку с едой. Молча постояла у двери.

— Виктор Прохорович Дудка я, — сказал мужчина. Он положил свою единственную руку на плечо Марии. — Может, не забудешь.

Мария ничего не сказала. Она не забудет этих людей. Никогда не забудет.

Она вышла из хаты. Пошла не оглядываясь, она чувствовала, женщина в сером платке, в серой кофте и темной юбке, с тонкими жилками под глазами и однорукий мужчина смотрели ей вслед.

Лес кажется черным только издали. Когда Мария миновала луг и вернулась во вчерашний лес, все в нем было березово-белым, иссиня-зеленым, рыжеватым. Вправо, значит, станция Белые ключи, и забирала левее, на восток. Трава под ногами уже по-осеннему затвердела. Гулко стучал дятел, похоже, не в дерево, а в лесную тишину. И это подбадривало Марию, потому что тишина, давившая со всех сторон, усиливала чувство одиночества, но и успокаивала: ничего опасного, пока — никого, никого…