Литтмегалина - Синие цветы II - Науэль [litres самиздат]

~ затруднение или неспособность человека точно описать собственные эмоциональные переживания и понять чувства другого человека ~

Я был незначительным предметом в его жизни. Зеркалу в ванной он уделял несоизмеримо большее внимание. Если я попадался на его пути, он огибал или перешагивал меня, как собаку. Может быть, я пытался заговорить с ним, а может, даже не пробовал. Я не помню. Это было в прошлой жизни. И все-таки однажды он меня заметил…

Это был осенний день, начало учебного года. Сидя на полу, я рисовал в разложенном передо мной альбоме. Дверь в комнату была приоткрыта. Я услышал, как вернулся отец. Он был не в духе. Швырнул ботинки, грубо ответил на приветствие матери. Мать скулила, а он слонялся по всему дому, несколько раз метнувшись мимо моей комнаты. И вдруг остановился, заметив меня. Он подошел и, ухватив за плечо, поднял меня на ноги. Начал рассматривать мое лицо так, словно видел впервые. Я смотрел на него в ответ, и мне это нравилось, – я уже понимал, что он очень красивый, хотя еще не догадывался, что и я тоже.

Вероятно, именно тогда у него возникли планы насчет меня, он даже намекнул, что в субботу возьмет меня с собой «прогуляться», однако в тот же вечер я ощутил недомогание. Пару дней я не обращал внимания, так же как моя мать не обращала внимания, но в пятницу мне стало совсем плохо, и прямо из школы меня забрали в больницу, где диагностировали пневмонию. В итоге я задержался в лечебнице надолго. Хотя меня мучили уколами, в целом там было неплохо. Я познакомился с несколькими детьми примерно моего возраста, и мы неплохо проводили время, играя. Когда меня выписали и мать пришла забрать меня, я даже расстроился.

После болезни я был дохловатый и отощавший, но отец поразмыслил, стоя надо мной, и решил:

– Сойдет.

И мы отправились «прогуляться». Шел дождь, я плохо себя чувствовал, не понимал, зачем мы куда-то едем, если вышли прогуляться, и плакал (в том возрасте я был тот еще плакса, и скулил, как щенок, по поводу и без). Раздраженный, отец начал кричать на меня. Я испугался и вжался в сиденье. Тогда он посмотрел на меня и улыбнулся:

– Не бойся. Все хорошо.

Я не поверил ему. Хотя я не мог предугадать последующее, но меня наполнило острое тревожное чувство. Мне было невыносимо смотреть на отца, на серые темнеющие улицы за окном, оставалось только исчезнуть. Мое сознание сжалось в крошечную точку, почти погасло.

Дальнейшее вспоминается фрагментарно. Большая комната, мерцающий желтый свет. Мне холодно, и я дрожу, даже не могу вспомнить, в какой момент я оказался голым.

– Правда, он хорошенький? – спрашивает мой отец и гладит меня по голове.

Их трое или четверо, но мне с перепугу кажется, что десяток, и, прижимаясь друг к другу боками, они обступают меня непробиваемой живой стеной. Они соглашаются с моим отцом: я действительно прелесть, и мне хочется превратиться в самое уродливое, отвратительнейшее существо на свете. Отец отступает, и сразу кто-то касается моей шеи. Внешне я неподвижен, но внутренне ударяюсь в паническое бегство – прочь от этого желтого света, в спасительную ослепляющую темноту.

Теперь я ничего не вижу, и это хорошо, но я не могу прекратить ощущать их прикосновения, хотя изо всех сил стараюсь ничего не чувствовать. Я не понимаю, что происходит и почему это внушает мне такое отвращение, отчего мне так страшно, и больно, и стыдно, – ужасающе стыдно. От этого стыда я весь обугливаюсь. Меня хватают и переворачивают, мне приказывают, и я как механическая кукла – послушная и бездумная. И безмолвная. Я жду, когда же это закончится, но, кажется, все будет длиться вечно, вечно.

И все же я нашел себя: оставленным в покое, но все еще чуждым самому себе, нафаршированным болью. Только мой отец был поблизости. Я стоял в ванне, а он поливал меня душем, монотонно повторяя:

– Все в порядке, все в порядке. И потом, твое лечение обошлось нам недешево.

Я не говорил с ним, только смотрел на белую кафельную стенку, на то место, где к ней пристал маленький кусочек розового мыла. Отец завернул меня в полотенце, унес из ванной, положил на кровать и накрыл одеялом. Я не помнил, чтобы когда-либо прежде он был так заботлив. Он поцеловал меня в лоб и сказал, прежде чем выйти из комнаты: