Яков Цветов: Синие берега

Девушка, стуча гулкими каблуками, взбежала по лестнице. В руке пестрый чемодан, через плечо свободно перекинут свернутый плащ. Голову, охваченную витком медной косы, держала слишком прямо, словно никогда не поворачивала ее ни вправо, ни влево. Под пушистыми, цвета топленого молока, бровями, глаза темные, почти черные, казались невозможными на светло-золотистом овальном лице. В полуулыбке, как бы предвосхищая, что сейчас произойдет, девушка приоткрыла губы, чуть полноватые, и сверкнули белые ровные зубы. В облике девушки сквозила уверенность, даже горделивость, выдававшая ее возраст — восемнадцать лет.

На лестничной площадке третьего этажа девушка остановилась перед дверью и, не переводя дыхания, ткнула палец в кнопку звонка. Она не отнимала пальца долго, пока дверь не открылась. В ней появилась немолодая женщина, с каштановыми волосами, уложенными на затылке пучком, в клеенчатом переднике поверх ситцевого в голубых полосках платья. Вид у женщины встревоженный: что случилось? Увидела девушку, и лицо ее, только что растерянное, испуганное, приняло успокоенное выражение, глаза приветливо блеснули.

— Марийка!.. А я думала, бог знает кто… — пошутила.

— Это я, — с обезоруживающей непосредственностью проговорила девушка. Порывисто бросилась к женщине, расцеловала, свободной рукой обхватив ее шею. — Тетенька Полина Ильинишна!..

Женщина тоже припала к девушке, потом протянула руку, чтоб взять чемодан. Девушка упрямо повела плечом, отстранилась, не дала. Вместе вошли в коридор, заставленный старыми, ставшими ненужными вещами, какие обычно выносят из комнат.

Торопливым шагом шел навстречу сухопарый мужчина, на ходу поправляя сползавшие с носа очки, видно, тоже всполошился, услышав слишком нетерпеливый звонок.

— Дядя-Федя, Федор Иванович, милый!

— Вот и Марийка! — прижал он к себе голову девушки. Он не знал, что еще сказать. — Вот и Марийка…

— Телеграмму дала б, — ласково укорила женщина. — Встретили б.

— Конечно, — подтвердил мужчина.

Девушка непринужденно мотнула головой.

— Вот еще! Телеграмму.

Возбужденная, она спешила объяснить сразу все.

— На этот раз я не надолго. Кончится война, и я возвращусь к экзаменам в университет.

— Да что там говорить, — неопределенно усмехнулась Полина Ильинична. — Раздевайся, Марийка. Будем завтракать. — Она направилась в кухню.

Мария и Федор Иванович вошли в комнату.

В раскрытые окна проникал шум начинавшегося утра, солнечного, жаркого.

Мария, присев на корточки, раскрыла чемодан.

— Дядя-Федя, Федор Иванович, жизнь как?.. — выбирая из чемодана вещи, певуче произнесла. Она выкладывала на диван, на стулья платья, белье, туфли, учебники, толстые тетради в коленкоровых переплетах. — К экзаменам буду готовиться, — кивнула на учебники.

— М-да, — кашлянул дядя-Федя, Федор Иванович.

— Придется много заниматься, — продолжала Мария. — Даже в кино ходить не буду, правда. Теперь на экзаменах здорово режут, особенно девчонок.

— М-да, — снова кашлянул дядя-Федя, Федор Иванович.

Полина Ильинична принесла завтрак.

— Ой, вкуснотища, тетенька Поля Ильинишна! Ой! — всплеснула Мария руками, увидев горячую яичницу на сковороде и подрумяненные гренки в тарелке. — У тебя всегда вкусно. И мама это говорила.

«Эх, Оксана, Оксана», — вздохнула Полина Ильинична.

— А папа как? — вопросительно посмотрела она на Марию. — Давно письма не было.

— А папу призвали. Разве не говорила? Сегодня утром ему в военкомат, сказал.

Завтракая, Мария рассказывала, рассказывала. Что в Москве спокойно. Что она, Мария, чуть-чуть не дотянула до аттестата с отличием. Что надеется поступить на истфак университета.

— Так-так… — постучал дядя-Федя, Федор Иванович, сухими пальцами по столу. — Мне пора. — Он вытер губы, положил салфетку, поднялся. — Приду поздно, Полина. Столько, столько дела…

Он надел шляпу, сунул в карман завернутые в бумагу бутерброды, пузырек с валериановыми каплями. Взял палку с костяным набалдашником. Поморщился, с трудом подавляя боль во всем теле, но тотчас спохватился, и страдальческие складки в уголках рта пропали так же быстро, как и появились. Он повел рукой: «ничего, ничего», говорил его жест. Полина Ильинична не отводила взгляда с его покрытого матовой желтизной лица. За стеклами очков не видно было выражения глаз, но устало поникшая голова, нетвердый шаг показывали, что чувствовал он себя плохо.