Яков Цветов - Синие берега

— Понимаете, товарищ, — говорил седоголовый, — мы врачи. Не успели эвакуироваться: в больницу привезли раненых, я оперировал их. А тут в город вошли немцы. Мы вот и не успели… А мы евреи…

Женщина громко вздохнула, словно ее охватила боль.

— Вы вся мокрая, — сказала. — Снимайте телогрейку, сапоги. Давайте к плите поближе.

На плите стоял чайник, вода в нем громко кипела, подбрасывая вверх крышку, выплескивались брызги и шипели на чугунной пластине с несколькими кружками конфорок, будто над плитой шел дождь, сильный, с пузырями.

— Попьете с нами чаю.

— Спасибо, — кивнула Мария.

Они пили чай с вареньем.

— Всех, говорите, убивают? — Женщина смотрела, как Мария прихлебывала из блюдца. — У них же девиз на пряжках: «Гот мин унз» — «С нами бог»… И такое творят именем бога! Мы, конечно, неверующие. Но — именем бога?..

— Мне кажется, они ничего не успеют сделать. Наши вот-вот вернутся. Как вы думаете? — Слабая надежда слышалась в тоне седоголового мужчины.

— Не знаю, — покачала Мария головой. — Не знаю…

— Может быть, обойдется? Как вы думаете?

— Не знаю, — почти шепотом повторила Мария.

— Человеку от рождения сопутствует страх. Он боится болезни, боится молнии, боится неурожая, боится плохого соседа, боится войны, смерти боится… Надо перестать бояться, а?.. — Седоголовый прищурил глаза, улыбнулся, но лицо выражало страданье. — Нет, наши скоро вернутся. Сжечь город гитлеровцы успели. Но убить всех могут не успеть, а?..

Ничего Мария не могла сказать. Она чувствовала себя такой же несчастной, как и этот седоголовый мужчина и женщина эта.

— Бомбы сожгли ваш город?

— И бомбы. И снаряды…

— Мне под Белыми ключами сказали о вашем городе. — Она назвала город, о котором говорил ей однорукий. — Слышали о Белых ключах?

Нет, о Белых ключах седоголовый не слышал. Но город этот совсем не тот, который она имеет в виду. Другой город. Тот — северо-восточней, железная дорога к нему ведет. Туда и отошел фронт.

— Там линия фронта? — Наконец-то узнала Мария то, что ей всего более надо было узнать.

— Где линия фронта сегодня, где еще вчера была, никто не знает. Листовки были. С Москвой вроде бы плохо. К Москве немцы подходят. Да говорить они могут что угодно… А вы — к линии фронта? — По выражению лица, заметила Мария, седоголовому что-то пришло на ум.

— Если удастся. — Она не спускала с него глаз: что именно тот надумал?

— Мы бы пошли с вами… Но это опасно… для вас… Если верно, что гитлеровцы уничтожают евреев… то при поимке… и вы погибнете… Нет… вам нельзя… с нами… — Седоголовый мужчина говорил натужно, выдавливая из себя слова. Казалось, каждое произнесенное им слово требовало усилия.

А потом была ночь. Они спали втроем на матраце, расстеленном на полу: кровать, стоявшая вдоль стены, изогнутая, смятая, не похожа была на кровать, над нею зияла неровная дыра — след бомбы, пробившей потолок.

Мария спала без снов. Снов не было, во всяком случае, она их не помнила. Она очнулась с тяжелой головой, словно сон еще предстоял. Вспомнила, что-то все же видела. Вспомнила: видела маму с папой, видела тетю Полину Ильинишну, дядю-Федю, Федора Ивановича, только отдельно от мамы и папы, и Андрея видела… И ей захотелось опять уснуть и увидеть всех их вместе…

Женщина вскочила на ноги. Поправила полог на дверном проеме, раздвинула шторы на окнах, пошла к плите. По ее крепким икрам разбегались голубоватые жилки. Седоголовый тоже открыл глаза.

— Дождь, кажется, кончился, — сказал он, будто это обстоятельство особенно занимало его. На лице уже никаких признаков страданья. Когда все вокруг испытывают горе, страданье становится обыкновением, и его легче переносить, даже забываешь о нем.

Дождя, верно, не было. Мария посмотрела в небо. От ночи остались только темные тучи, и могло казаться, что она убавилась, но еще длится.

Потом Мария стала прощаться. Телогрейка, платье, платок не совсем просохли, но с них уже не стекала вода, и Мария чувствовала себя хорошо.

— Желаю вам удачи, товарищ, — сказал седоголовый мужчина. Лицо его снова, как и вчера вечером, стало озабоченным. — Перейдете линию фронта, расцелуйте первого красноармейца, которого увидите. За нас тоже… Дебора, — повернул голову к женщине: — У тебя больничные бланки?

— Посмотрю. — Женщина порылась в шкатулке. — Да, есть.

— Напиши: такая-то перенесла… ну, скажем, тиф. Неважно, какой. Тиф. Тиф пиши по-русски и по-латыни. Написала? Вы справку эту возьмите, седоголовый снова обращался к Марии. — Талисман, вроде бы. Молоденькая, хорошенькая… Мало ли… Привяжутся, будете защищаться этим. Тиф звучит, вроде бы, устрашающе…