Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник)

— Ну что ж, они еще ребята молодые, семья прибавится…

— Да там хоть три семьи — места хватит. Одной уборки на целый день, техничку надо держать. Сам в школе, сноха в школе, а мне достается!., Сейчас помидоры принесу.

Сестра убежала, а Алексей Петрович стал выкладывать подарки. И когда Урик вернулась, он накинул ей на плечи розовую кофту, которую купил в Норусово. Сестра радостно вспыхнула.

— Совсем девушкой стала, — сказал Алексей Петрович.

— Зачем тратишь деньги? — стала она укорять его, хотя и рада была подарку брата, — Ты так столько расходовал на моих детей, что я вовек с тобой не рассчитаюсь. А когда ты учился, мы сами тебе копейкой не помогали, стыдно перед тобой, Олеша, так стыдно! — И заплакала.

То ли с годами душа сестры чувствительнее стала, то ли сама жизнь, над которой не висит постоянная угроза нужды, делает человека нежнее, но только прежде он никогда не видел, чтобы сестра плакала, Нет, она плакать не умела, сердцу ее чужды были жалость и сострадание, — так, во всяком случае, казалось тогда ему. Но бот оказывается, что сестра очень чувствительная женщина, сердце у нее отзывчивое…

— Твоих подарков мне до смерти не переносить… — говорила она сквозь всхлипы, утирая глаза концом платка. — Когда до войны выходила замуж, самым большим моим богатством был холст из двенадцати пасм. Сама и ткала. А лен был какой? Ты ребенком был, не помнишь, — отец прямо в огороде лен сеял. Отец наш носил простую рубаху, муж Афанасий тоже, разве ворот или подол вышивала. А сейчас все есть, вышитое в магазине купишь, и я уже рукоделье забывать стала… — Тут сестра спохватилась — Ой, Олеша, заговорила я тебя, садись-ко давай за стол, ешь, я сейчас в погреб за пивом сбегаю…

Пиво было не очень густое, а значит, и не крепкое, и Алексей осушил залпом литровую банку. Хорошо! А потом по настоянию Урик принялся за яичницу.

— Вот поешь да отдохни с дороги, — распоряжалась сестра. — Старый приведет барана, а я баню затоплю, помоешься с дороги. В городе насквозь пропылился. Ой, и не знаю, как ты терпишь там такую жару!..

Баня у сестры поставлена в саду, и Алексей Петрович вызвался поносить воду. Но оказалось, что и носить не надо, а только включить мотор, и вода сама побежит в бочку по резиновому шлангу. От нечего делать походил по саду, осмотрел хозяйство зятя Афанасия: сарайчик, где была у него столярка, дубовые формы для гнутья полозьев и дуг, токарный станок для вытачивания ступицы… Все, конечно, старинное, дедовское, но все исправно, все работает. Афанасий любит и похвалиться: «Мои телеги легче и крепче промкомбинатовских. Спроси любого в Шигалях, тебе скажут!..» — «Но ты ведь и берешь подороже!» — «Наоборот! — с азартом возразил Афанасий. — Дешевле беру. Спроси самого Сетнера!..»

На крыльцо сестра вышла.

— Все шорничает Афанасий?

— Ой, боже! Последний год стучал с утра до ночи, в месяц по три стана мастерил. Даже Сетнер приходил: не завод ли, говорит, открыл? Издевается же, окаянный! — Сестра засмеялась.

— А что он так старался?

— Да для пенсии.

— И большая ли теперь у него пенсия?

— Семьдесят рублей.

— Это много или мало?

— Ой, тура! [3] Тура — бог. Много. У других вон по двадцать рублей, а у меня пятьдесят пять.

— Ну что ж… — сказал он, подумавши, что ведь нему самому скоро придется считать пенсионные рубли.

— Ой, тура! Раньше бы так, когда детей учила!..

Тут малые ворота отворились, и вошел Дима — высокий, статный парень, глаза и брови черные, как у матери, а волосы русые. В руках у него портфель, должно быть, идет из школы, вот и завернул к матери. А дядю Алешу никак уж не ожидал тут встретить.

— Дядя Алеша!.. — сказал он, точно бы еще не веря совсем в то, что это он и есть. — Дядя Алеша!..

— Салам, Дима. Салам!..

Они обнялись, и Алексей Петрович почувствовал сильные, крепкие плечи, сильные мужские руки племянника.

— Ой, тура!.. — воскликнула на крыльце Урик. Она опять плакала, глаза ее сияли от счастья. — Давайте за стол садитесь, я пива принесу!..

— Нет, нет! — запротестовал Дима, и голос его оказался не менее решительным, чем у матери. — Дядя Леша ко мне пойдет, я дом ему покажу! — И своей сильной рукой крепко взял Алексея Петровича за локоть.

Шигали росли.

Чем дальше они шли, чем ближе была околица, тем чаще были новые дома, тем больше было признаков стройки — груды белого и красного кирпича, гравий, доски, уложенный в штабеля и тщательно укрытый толыо тес. А Димин дом оказался почти крайним. Дима остановился и молча кивнул — вот он.