Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник)

— Может быть, отдохнете? — спросил Алексей Петрович.

— Нет, — отказался шофер. — Тавтабусь. Спасибо.

Он неуверенно отсчитывал сдачу, но Алексей Петрович остановил его.

— Еще раз тавтабусь, — сказал парень. Потом он развернул машину и, поднимая пыль, умчался обратно.

С минуту Алексей Петрович стоял и смотрел на дом сестры Урик. Дом что надо: обшит в «елочку», покрашен голубой краской, а четыре окна в резных наличниках, точно в кружевах. И к дому примыкают ворота — в таком же роде обшиты и выкрашены. Красиво, ничего не скажешь. Словно всеми работами какой-нибудь художник руководил. Но нет, дело обошлось без художника, это все руки зятя Афанасия. А вот и он сам выглянул, отворив младшие ворота. Узнал, заулыбался. Когда в 44-м зять демобилизовался по контузии, едва ходил с палкой, а слышал совсем плохо, так что легче было ему писать на бумажке, чем докричаться. А теперь вот ходит бойко и со слуховым аппаратом слышит совсем хорошо. Идет навстречу несмело, припадая на левую ногу.

— Лексей!..

Обнялись. Алексей Петрович чувствует на своей щеке его щетину.

— Забыл ты нас совсем, — бормочет зять с волнением. На глазах у него блестят слезы. Да и как не волноваться, ведь ом был для Алексея вместо отца и старших братьев, которые так и остались на войне.

— Раз приехал, значит, не забыл.

— А похудел ты, Лексей. И виски седые. Не легок, видно, твой хлеб, а?..

— А ты выглядишь молодцом, время тебя не берет!..

Зять замахал рукой: пустое, мол, говоришь, пустое, — и сдернул кепочку:

— Гляди, полысел, как прохвессор, — и засмеялся. А смеялся он каким-то чистым, детским голоском, будто колокольчик звенел. — Пойдем давай в дом, вот мать обрадуется!..

Зять Афанасий и в самом деле заметно постарел, меньше волос на голове, больше морщин на шее и на лице. Но такой же худущий, как и раньше, так же любит носить клетчатые рубахи, и чтобы они были чистые, глаженые. И так же, как раньше, весь пропах деревом и табаком.

Сестра Урик выбежала в сени, ударила себя по бедрам:

— Ой, боже, Олеша! — и бросилась брату на грудь. — Ой, боже, Олеша! Хочу приехать хоть раз в Чебоксары да все не могу собраться!.. — Со слезами, на глазах она обнимала Алексея Петровича, и он почувствовал, что она все знает о Дине, о его теперешней одинокой жизни. И плакала она, видно, от жалости. — Эка я дура, — спохватилась она, — пойдем давай в дом!..

В сенях было прохладно, хорошо пахло березовыми вениками, а на маленьком окошке под занавесочкой бился о стекло огромный шмель. Все эти тайны деревенского дома волнуют сердце в первые часы, в первые дни, а потом к ним мало-помалу привыкаешь, привыкаешь к сестре, к ее быстрой речи, к этим постоянным вопросам о том, не проголодался ли ты, не хочешь ли покушать. И сколько живешь — неделю, две, все время пироги, блины, мясо, мясо…

Вот уже и сейчас, отстранившись от брата, Урик отдает приказание Афанасию:

— Сбегай в табун за бараном, а я пока поставлю яичницу.

— А где стадо? — с явным неудовольствием отвечает Афанасий — ведь ему тоже хочется побыть рядом с Алексеем. — Я не знаю, куда сегодня погнали…

— Известно куда — в лес по первому просеку.

Афанасий еще потоптался, но делать нечего — взял веревку и мешок.

— Я пошел…

— Да поживей, не задерживайся там!

— Не задерживайся! Как будто в магазин иду, а не в лес…

Ушел Афанасий, а сестра принялась за дело: загремели сковородки и кастрюли, застучали ножи и ложки, запахло жареным, а между тем она успевала сообщать брату о родне, о том, кто у кого родился, кто на ком женился, при этом то и дело с радостными слезами на глазах взглядывая на брата.

— А я ребенка Димкина качаю, вдруг слышу — машина. Кто, думаю, такой приехал?! — сообщала она уже который раз об этом моменте, как будто с него началась у нее другая, радостная жизнь. — Хочу бежать к тебе, а ноги у меня так и подкосились. Ой, Олеша, Олеша!.. — повторяла она опять с жалостью, но дальше не решалась говорить на эту тему, ждала, видимо, пока начнет сам брат. Но Алексей Петрович не торопился. Наоборот, он старался отвлечь сестру, выспрашивал шигалинские новости, хвалил Афанасия — как он украсил дом! Да и внутри было все чисто, все подогнано и покрашено, ничего лишнего и все так удобно — и водяное отопление, и газовая плита, на которой уже вовсю фырчала яичница на сале с луком.

— Да что у нас! — отмахнулась сестра. — Ты вот посмотришь, какой дом Дима отгрохал!..

— Хороший дом получился?

— С ума он сошел с этим домом, вот что! Живут втроем, а такая громадина, что заблудишься!..