Анатолий Емельянов - Запоздалый суд (сборник)

Леонид Семенович громко, с видимым наслаждением, рассмеялся. Федор Иванович тоже не удержался от улыбки. Открытость, прямодушная откровенность стоявшей рядом с ним старой женщины все больше нравились ему. И он опять подумал, что, не будь здесь Леонида Семеновича, все было бы по-другому. Именно ему он обязан тем драгоценным чувством сердечности и естественной непринужденности, с каким встретили их и на том кордоне, и вот теперь здесь. Что ни говори, а похвальное это качество — быть и в чужом доме своим человеком!

— Ты, Екатерина Филипповна, не очень-то расходись, — отсмеявшись, сказал Леонид Семенович. — А то районный партийный вождь рядом с тобой стоит.

— А что мне его бояться-то? Все мои слова — от души, от доброго сердца.

— А какие у тебя еще есть молитвы?

— Господи, не оставь нас своей милостью, куском хлеба не обдели, войны-драки не затевай, пусть человек с человеком живут в дружбе да родстве.

— Хорошая, правильная молитва! — одобрил Леонид Семенович. И уже другим голосом: — Извини, Екатерина Филипповна, что сразу не познакомил. Это — секретарь райкома.

Федор Иванович пожал сухую и холодноватую руку старухи, встретился взглядом с ее темными, похоже, еще зоркими глазами, смотревшими на него внимательно и строго.

— Это, значит, самый главный в районе. Слышала, слышала. От Максима как-то слышала… А сюда-то как попал? Заплутался в лесу или… или сам, по своей воле, приехал?

— По своей воле и охоте, — ответил за секретаря райкома Леонид Семенович.

— Вам, поди, Максим нужен?

— Да, нужен.

— Так нет его дома. Спозаранок убежал муравьиную ограду ставить.

— Что за муравьиная ограда? — с удивлением спросил Федор Иванович.

Старуха, казалось, только и ждала этого вопроса. По нему она сразу же догадалась, что гость в лесном деле разбирается плохо, и принялась словоохотливо объяснять ему, зачем ставятся ограды. Сначала она похвалила муравьев за то, что они уничтожают всякую мелкую лесную нечисть. Потом объяснила, что Максим помогает муравьям разойтись по всему лесу, для чего переносит муравейники на новые места. И все бы хорошо, да кабаны по зимам вкапываются в муравейники и устраивают там свое логово. Вот и приходится муравейники огораживать.

— Вы уж подождите, — мягко попросила старуха. — Скоро должен вернуться. Да и машину тоже небось услышал… Проходите в дом, будьте гостями.

— Ну, что ж, Федор Иванович, будем? — весело полуспросил — полуутвердил Леонид Семенович.

— Будем! — в тон ему отозвался секретарь райкома.

Во дворе на них загавкала собака, но, увидев, что незнакомые люди идут с хозяйкой, тут же замолкла, медленно отошла к конюшне и влезла в конуру, как бы давая этим понять, что свой сторожевой долг она честно выполнила, а как там и что будет дальше — это уже не ее забота. Но тут же угрожающе зашипел, заклекотал большой грузный индюк. Маленькие индюшата, крутившиеся около матерей, тоже всполошились и, не понимая, чем так обеспокоился глава их семейства, подбежали к нему. «Не подходите, не подходите!» — продолжал шипеть индюк на незнакомых ему людей, и сине-пепельный мятый платочек на клюве, и зоб-мешок налились жарким багрянцем.

— Кыш, старый дурак! Кыш! — крикнула старуха, потом подняла с земли попавшийся под руку старый веник и швырнула им в индюка. Тот сложил растопыренные было бронзовые крылья, проворчал обиженно что-то вроде: «Вот она, черная людская неблагодарность: ты же оберегаешь свое потомство и в тебя же швыряются вениками!» — затем, гордо подняв голову на длинной шее, зашагал в дальний угол двора. Индюшата, распластав крылья и истошно попискивая, помчались за ним.

К небольшим сенцам ведет дощатый тротуар — гладкий, чисто вымытый. Из щелей между досками выглядывают лаковые листья подорожника, стебельки птичьей гречихи.

У ступенек, ведущих в сени, старуха сняла свои чесанки и в одних носках поднялась на крылечко. Гости последовали примеру, который подала хозяйка, и тоже оставили свои туфли на крылечке.

— Входите, входите, — еще раз пригласила Екатерина Филипповна и, как бы показывая дорогу, сама пошла впереди, отворила дверь в избу.

Крашеный пол застлан половиками. Направо от порога — аккуратно побеленная русская печь, с устьем, завешенным ситцевой занавеской. От печи идет дощатая, затейливо сколоченная елочкой, перегородка. Переборка делит помещение надвое; во второй комнате через распахнутую настежь дверь видна кровать под голубым, белыми цветами, покрывалом.