Анатолий Емельянов - Запоздалый суд (сборник)

— Был коммунистом, — ровным голосом ответил Леонид Семенович.

— Что, исключили? За что?

— А вот за это самое, о чем я рассказывал, — за то, что не дал вырубать водоохранную зону. Даже в тюрьме пришлось посидеть.

— Как же это?

— Пока я пробивался к секретарю обкома, леспромхоз здесь не дремал. Если уж откровенно, и райком нажимал, и в конце концов вынудил Захара Николаевича выписать билет на рубку. Ну, а когда билет на руках, только и остается, что отметить вместе с лесником границы вырубки, и, как говорится, с богом. Однако же приехали рабочие леспромхоза, а Максим Алексеевич не дает рубить. Тех двадцать молодцов, а он один, те начинают «вразумлять» его, а он — ружье в руки. Выстрелил даже для отпуги. Те пишут акт и — в милицию. Там его быстренько обвиняют в «злостном хулиганстве» и приговаривают к пяти годам заключения. Ну, а уж из партии-то турнули — об этом и говорить не надо, и так ясно.

— И не сумели заступиться?

— Попробуй заступись. Мне лично за заступничество после долгого «вразумления» влепили строгача… И если бы не Степан Алексеевич, неизвестно, как бы дело обернулось. Он его спас, Степан.

— Кто такой?

— Младший брат его. Не знаете?

— Вроде бы нет, не знаю.

— Профессор он в лесной академии. По его учебникам студенты в лесных институтах учатся. А родом он отсюда, из Песчанок, здесь и вырос. Мать и по сей день жива. Крепкая еще старуха.

— И как же он заступился?

— Заступился не сам лично, положение у него было щекотливое: родной брат!.. Степан Алексеевич хорошо знаком с писателем Леонидом Леоновым. Ему тогда как раз дали Ленинскую премию за «Русский лес». Степан получил письмо от брата и — к Леонову: так, мол, и так, брат защищает природу, защищает лес, а его сажают в тюрьму. Тот принял в деле самое близкое участие, и дело пересмотрели. Все же — пока суд да дело — восемь месяцев Максим отсидел в тюрьме…

— И кто это время работал в его должности?

Федора Ивановича все больше начинала интересовать жизненная судьба человека, к которому они ехали. Судьба, по всему, нелегкая, не скупившаяся на самые разные, в том числе и жестокие испытания.

— Работала его жена, — ответил Леонид Семенович. — Ей это было не впервой. Она заменяла мужа, когда тот уходил на войну. Вот и на этот раз ее поставили. Поставили-то, правда, не без шума. Кто-то тут же жалобу в нужные инстанции: вместо мужа-хулигана сажают его жену… Отстояли. Одного-то меня, может, и не послушали бы — Захар Николаевич ввязался, поддержал меня.

— Восстанавливаться в партии не думает?

— Не слыхать. Не простое это для него дело. Человек он — на особинку. Поглядеть со стороны — спокойный, уравновешенный, а чуть тронь за живое — закипит.

— Похож на тургеневского «бирюка»?

— Я уж не знаю, похож или нет, но лес он бережет, как собственное дите. Любит природу, предан ей. Привезли первых лосей — пустили к нему; начали разводить бобров — у него же. И первая пасека — я уж говорил — была поставлена на его участке… Ну, заговорились мы, Федор Иванович. Как бы наш Максим куда не ушел, давайте-ка будем поспешать.

А когда подошли к машине, Леонид Семенович, прежде чем забраться в нее, сказал:

— Думает ли Максим восстанавливаться, вы спросили. Что значит восстановиться? Это значит, он должен написать заявление, в котором просит принять его в партию, из которой он был несправедливо исключен. Так ведь?

— Так, — подтвердил Федор Иванович, еще не понимая, куда и к чему клонит директор.

— А не правильнее было бы, если просил не тот, с кем обошлись несправедливо, — зачем его вынуждать выступать в роли просителя? — а те бы просили Максима Алексеевича, кто с ним так обошелся? Я понимаю, что есть Устав и все такое. Однако же… однако же, мне кажется, это ни в какой мере не противоречило бы Уставу, если бы в подобных случаях… ну, что ли, инициатива исходила бы от райкома, а не от бывшего члена партии, которого исключили несправедливо. По моему разумению, депо чести для райкома, чтобы справедливость всегда и везде торжествовала.

Леонид Семенович вроде бы задал секретарю райкома вопрос, но всем своим видом показывал, что вовсе не ждет от него немедленного ответа. Он проворно сел за руль, нажал стартер — и машина тронулась.

Дорога шла в гору да к тому же была песчаной, и мотор гудел тяжело, надрывно, временами слышалось, как стучат поршневые пальцы. Колеса пробуксовывали в сыпучем песке. Не зря это место и назвали Песчанками.

Тяжело ворочались мысли и в голове Федора Ивановича. Что он мог по существу возразить на сердитую тираду директора лесхоза. Прежде чем торопиться с возражениями, надо попытаться поставить себя на место Максима Алексеевича…