Михаил Соколов - Искры

Леон посмотрел на огонь, охвативший один из ближних сараев, на метавшуюся по двору женщину и обратился к дружинникам:

— Товарищи, надо помочь женщине!

Рюмин и несколько дружинников побежали к горящему сараю. Вскоре огонь погас, и только дым, густой, черный, валил со двора и застилал деревья, улицу смрадным туманом.

На соседней улице тоже что-то вспыхнуло. Потом раздался крик:

— Спаси-ите-е! Гори-им!

— Оля, пойди скажи Ткаченко, чтобы помог, пока нет атаки, — сказал Леон Ольге, и она тотчас встала и побежала к месту пожара.

А Леон смотрел на пустырь, ожидая атаки, и думал: «Так у нас и людей не хватит тушить. Быть может, лучше перейти в балку?»

Дед Струков лежал недалеко от него и смотрел на город, положив ружье между ножками табурета. Вот он оглянулся на горевший дом и сокрушенно покачал головой.

— Эх, язви вас! Покарает вас рука народная, дай срок! — негромко проговорил он и сказал Леону: — Не могу лежать. Дозволь подсобить женщинам.

— Нельзя, отец. Сейчас начнется атака, — ответил Леон и, поднявшись, направился к другим баррикадам.

Через полчаса атаманцы вновь пошли в атаку.

Рюмин, увидев казаков, прибежал с дружинниками на баррикаду и залег возле своего телефонного аппарата.

— Стрелять залпами, когда приблизятся, — сказал он и весь напрягся от волнения.

— Ура-а-а-а! — катилось по степи.

Щелоков высунул голову, посмотрел и спрятался за снежным холмиком.

— Эх, черт! Кто же так воюет! — с досадой проговорил Рюмин.

Подбежал Леон, опустился на колени рядом с Рюминым и сказал:

— Ну, Леонид, бери свои провода в руки, сейчас жарко будет.

Далеко над горизонтом стоял огромный красный диск солнца. В багряных лучах его ярко алело над заводом знамя восстания.

Казаки шли лавой, с гиканьем, свистом, но теперь это было не так страшно, как в первый раз.

Вот они, вращая поднятыми, сверкающими на солнце клинками, снова устремились к баррикадам. Щелоков выстрелил. Один казак качнулся, но не упал, а другой будто соскользнул с лошади, но тоже не упал, а повис на седле.

Леон увидел в руках его клинок и понял, что задумал атаманец. Быстро прицелившись, Леон выстрелил из винтовки. И в это время над Щелоковым блеснул клинок и опустился, а потом упал и казак.

— Секи-и-и крамольников! — раздалось совсем близко, и атаманцы ворвались в улицу.

— Огонь! — крикнул Леон.

Раздались недружные залпы, но казаки скакали к баррикаде.

— Бомбы! — сказал Леон, тронув Рюмина за плечо.

Рюмин покрутил ручку телефонного аппарата. Страшный взрыв потряс воздух, и к небу поднялась туча земли и засыпала дружинников пылью и снегом… И когда дым рассеялся, казаки уже скакали к балке.

— Хорош шахтерский динамит! — удовлетворенно засмеялся Леон.

На дороге лежали две убитые лошади, но всадников не было видно. Леон поднялся и побежал к Щелокову. И тут он увидел: в ямке, уткнув голову в снег, с винтовкой в руках лежал зарубленный Щелоков, а рядом с ним мертвый атаманец.

— Опоздал! — горестно произнес Леон и опустился на колени.

Подошли дружинники и молча сняли шапки…

А дома ожидали Леона.

Алена, как безумная, металась по комнатам и все порывалась уйти т-уда, где разрывались снаряды и щелкали выстрелы. Игнат Сысоич и Марья не пускали ее и говорили, что Леон придет, как только все успокоится. Они не верили в то, что Леон придет, но им самим было легче от таких слов, и они неизменно повторяли их.

— Придет, вернется, куда он денется? Должно, сидит где-нибудь в укрытии. Он вырос между казаками и знает, как от огня укрыться, — успокаивал Игнат Сысоич Алену, но она не слушала его и все просила, плача и простирая руки:

— Пустите меня… Ну, пустите меня, батя, я хоть гляну на него перед смертью!

— И такое скажет, ей-богу, что и слушать не хочется, — говорила Марья. — Как будто он там умирает.

— Я никогда, никогда больше его не увижу, маменька… Ох, что они сделали!.. Что они со мной сделали, родители мои?! Они разлучили нас, — рыдая, ходила Алена по передней и при каждом пушечном выстреле порывалась к двери, готовая выбежать на улицу, но ее удерживал Игнат Сысоич и сам украдкой смахивал с глаз слезу.

В окно было видно, как в поселке рвались снаряды, горели хаты, как на пустыре мелькали казаки на лошадях, но понять, что там происходило, было невозможно. Однако Игнат Сысоич понимал: там, в поселке, происходит бой, и Леон, конечно же, там. И Марья это понимала и поэтому только многозначительно переглядывалась с Игнатом Сысоичем и тяжко вздыхала, плача и косынкой утирая слезы. «Нет, не вернется мой сыночек теперь, закандалят его изуверы проклятые и в Сибирь загонят навеки, — думала она. — И Федя не выживет, все время в бреду находится… Господи, да за что же ты бросил детей наших этим извергам?!»