Михаил Соколов - Искры

Как-то он сказал Варе:

— Варюша, я все еще никуда не могу ходить. Помоги мне еще немного.

Варя отнесла его записку Симелову, а от него вернулась с письмом Луки Матвеича. Чургин прочитал письмо и сжег. А через несколько дней Варя и тетка Матрена уехали в Новочеркасск с корзинами яиц. Яйца они продали на базаре, а домой приехали с литературой от Луки Матвеича. Так Варя стала курьером между Чургиным и его друзьями. После одной из поездок к Луке Матвеичу она сказала Чургину:

— Лука Матвеич просит меня съездить в Екатеринослав. Что вы меня в почтаря думаете превратить?

Чургин усмехнулся, обнял ее и проникновенно ответил:

— В почтаря, партийного почтаря, милая… Поезжай в губернию. Свет посмотришь и дело сделаешь.

— А… — посмотрела Варя на спавшего сына, — как же он, если меня…

— Никита? — тоже посмотрел Чургин на сына. — Вырастет — спасибо скажет.

И Варя поехала в губернский город.

Недели через две после поступления Чургина на шахту Юма в уступ пришел Наливайко. Поговорив о том о сем, он шепнул Чургину, глазами указав на рубавшего в углу рыжего шахтера:

— К тебе приставлен — следить. Зря чего не болтай. Жемчужников пустил слух, мол, ты шахту бунтовать прибыл.

Когда Наливайко ушел, к Чургину подполз сосед, шахтер Усачев. Скрутив цыгарку, он развязно спросил:

— А ты знаешь, зачем этот старый хрыч к тебе заявился? Вредный старик, ты его бойся.

Чургин равнодушно посмотрел в крупное небритое лицо Усачева, достал расческу и протянул ему.

— На, усы расчеши, — сказал не то насмешливо, не то серьезно.

Шахтер расправил усы рукой, обидчиво проговорил:

— Я ему по-приятельски, а он… На тебя и так есть, которые злятся и поговаривают, мол, проучить тебя надо.

Чургин пыхнул табачным дымом, уселся поудобнее и, выкрутив фитиль коптилки, взялся за обушок.

Усачев пренебрежительно посмотрел на него и пополз в свой уступ, мысленно выругавшись: «Сволочь! У нас тебя проучат, как бунтовать».

После работы Чургин пошел домой. Возле воздушного шурфа, в степи, он заметил невысокого человека, который звал его к себе, помахивая рукой. Чургин наклонился, подтягивая голенища сапог, и оглянулся вокруг себя. Убедившись, что кругом никого не было, он быстро подошел к шурфу и скрылся за его обшивкой.

— Лука, Семен, родные мои! — растроганно воскликнул он, увидев перед собой Семена Борзых и Луку Матвеича. Горло его свело спазмой от волнения, и он не мог говорить.

Лука Матвеич обнял его, похлопал по плечу.

— Умница ты мой, Илья дорогой… Какие все вы молодцы! — заговорил он взволнованным тихим голосом.

Над степью, над шахтами зажигалась заря. От нее горело небо, пламенели облака, розовел воздух, и было похоже, что на горизонте пылала и дымилась земля.

Леон и. Ольга много дней ходили по заводам, ища работы, но нигде ничего утешительного им не говорили. Такие, как они, сотнями блуждали возле каждого завода и даже спали под заводскими стенами. Ночуя под заборами, питаясь лишь хлебом и луком, Леон и Ольга пришли наконец в Югоринск, большой город на берегу реки.

У подножья Донецкого кряжа, на самом берегу реки, раскинулся и шумел черный, угрюмый, подернутый вечной серой пеленой завод. Из бесчисленных высоких труб его непрерывно извергался дым — то серый и торопливый, то медлительный, бурый или черный, как сажа, и чадной пеленой плыл над поселками, над степью к далеким горизонтам.

Днем и ночью пылали на заводе домны и печи, шумели станы и машины, сновали и свистели паровозы, пламенными реками разливался чугун, сталь, шлак, и зарево от них стояло в небе от вечера до утра.

То был крупнейший на юге металлургический завод русского купца и миллионера Суханова.

Леон и Ольга смотрели с бугра на пылающие печи мартена, на ползающие поодаль длинные раскаленные полосы железа, на фейерверк искр от разливаемого металла, и в серьезных, неподвижных, задумчивых взглядах обоих застыло изумление.

Страшно было смотреть на доменные печи, черные трубы, огромные цехи, и такими маленькими и ничтожными казались возле них люди.

Вот над одной из домен с гулом, от которого задрожала земля, вспыхнуло пламя и огненными языками охватило ее макушку. Потом такое же пламя вспыхнуло над второй домной, и над заводом разлилось море огня. Покраснели облака, и дым белыми тучами заволок все вокруг.

А под крышами цехов оглушительно грохотало, скрежетало, звенело, точно кто-то огромными зубами грыз железо, и люди мелькали в огне и дыму маленькими черными точками.