Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

Еще по осени в солнечный денек выстирала Ядвига шинели «сынков», потом штопала. И только перед Рождеством призналась, что на Васильевой шинели насчитала она четырнадцать дырок да на Григорьевой пять.

Как-то февральским вечером Ядвига делала перевязки, дядька Ерема сидел на постоянном своем месте возле стола, неторопливо потягивая терпкий дымок из самодельной люльки. Курил он крепчайший турецкий табак с собственной грядки. Охотно делился с ребятами, но им пока было не до табака — курили редко и мало.

Особенно нескладно выходило это у Григория: курить-то хотелось ему всегда, но стоило сделать две-три затяжки, как в голове начинался такой перезвон, что свет мерк в глазах, и он тут же засыпал. Этот назойливый, одуряющий звон-гул всегда начинался у Григория с момента пробуждения. И даже казалось, что будил его ото сна именно этот гул и не покидал ни на миг.

В тот вечер, проснувшись еще до прихода дядьки Еремы, Григорий впервые ощутил себя в непривычной тишине. Лежа с открытыми глазами, он боялся пошевелиться, слово сказать боялся, чтобы не спугнуть, не потревожить эту умиротворяющую, столь желанную тишину. Василий приметил его состояние, по взгляду понял долгожданную перемену и тоже молчал, не мешая другу насладиться тишиной, так давно утраченной.

Минут десять друзья трепетно хранили блаженную тишину. Но тут вошла Ядвига с выстиранными бинтами, склянками, пристроила все это на табуретки между топчанами и, увидев, что Григорий не спит, предложила:

— Давай-ка с тебя начнем, сынок.

— А чего ж не начать, — бодро отозвался Григорий, суетливо поворотясь, и тут же, страдальчески сморщившись, зажал голову руками. — Опять загудела, проклятая!

— А что, уже не гудело? — обрадовалась Ядвига.

— Да только что было тихо, как проснулся… И опять…

— Ну, то добрая была весточка. Затихнут твои колокола помалу. Садись да рубаху скидай.

Ловко, без лишних движений снимая повязки, она бросала их на пол и приговаривала:

— Гляди-ка ты, бочок-то добреет. Видать, ребрышки уцелели… А рука и вовсе заживет скоро.

Пришел дядька Ерема, присел к столу, молча закурил.

Ядвига между тем наложила повязки на раны и, хоть сопротивлялся Григорий (до того дней пять не завязывали), снова забинтовала ему голову, смазав лоб какой-то пахучей мазью.

— Ну, ложись, погуди пока, — велела она Григорию и повернулась к другому «сынку».

— А что, баба Ядвига, — сказал дядька Ерема, поглаживая темно-русый колючий ус, остро, нацеленный вниз, — не распечатать ли нам заднюю дверь из прихожей?

— Для чего ж это? — насторожилась Ядвига.

— Да ходил я по отводу… Верст на десять к селу подался, и там, с краю, возле Донатова поля, порубку большую видел. Швабы, видать, поработали…

— Ну так что? — сердито съязвила Ядвига. — Пану б пожаловался на тех швабов, да нету его. Управу на них искать станешь?

— Не о том я, — успокоительно погладил Ерема бритый подбородок и, толкнув длинный острый конец уса, пояснил: — По той порубке дорога идет сюда. Я ж ни разу в село не ездил, как снег выпал, чтоб дорогу не показывать. На ней и теперь ни одного следа нет, так они ж на ее начало напали… А ну как их сюда потянет?

Ядвига перестала сердиться и вроде бы задумалась… И тут открыла она больное бедро Василия. Кроваво-красная рана не затягивалась, а делалась шире с каждым днем. Из-под гниющих краев кожи вокруг нее сочился гной. И дух тяжелый по всей комнате поплыл. Ерема торопливо затяжку сделал и выпустил облачко синевато-белого дыма, а Ядвига, промывая каким-то настоем рану, горестно посетовала:

— Видно, проклятый шваб самую косточку задел и все мясо разворотил тут своим поганым штыком… А ну, Васек, шевели ногой!

— Больно! — поморщился Василий, чуть-чуть сгибая и разгибая больную ногу.

По краям раны снова обильно выступал гной, как бы пульсируя в такт движениям ноги. Бабка снимала его смоченной в растворе тряпочкой и, несмотря на то, что с лица у Василия градом катился пот, заставляла его шевелить ногой. Потом и сама, видать, притомилась. Бросила тряпочку в таз и, будто сердясь на дядьку Ерему, сказала:

— Ну, ладно, растворим ту дверь, а как он пойдет? Не встает же — видишь!

— Так носилки устрою, — не сдавался Ерема. — Да и во дворе тайничок придумаю какой-нибудь…

— Мяса! — почти выкрикнула бабка. — Мяса парного надо. Пойдет у нас Василек, не догнать его швабам!

Мужики не успели сообразить что к чему, а Ядвига, метнувшись в прихожую избу, брякнула там какими-то железками и, бросившись во двор, из открытой двери крикнула: