Борис Изюмский: Дальние снега

— Хочу корабли строить!

— То арапу Ганнибалке к лицу, — вразумлял его отец, — а отпрыску Долгоруких…

— Не люблю я, батюшка, двора. Никак не люблю… И если сам государь корабли строил, то почему мне зазорно?

Все же Федор настоял на том, чтобы отец записал его служить на корабле Каспийского флота, — хотя бы так быть ближе к любимому делу.

В тех краях главным военачальником был друг Василия Лукича генерал Матюшкин, и его-то просил князь «приглядеть за неразумным».

Долгорукий пришелся по душе старому генералу, особенно когда он геройски проявил себя в десантах, сражениях с горцами, и на третий год службы Матюшкин с победной депешей послал в Питербурх именно его.

В дороге путь гонцу преградило наводнение, затопившее мост. Возле него Федор увидел две кареты. В одной, богатой, — девушку и, очевидно, ее мать, в другой — их людей.

Долгорукий помог дамам — пока схлынет вода — устроиться на ночь в избе для охотников. Девушка была совсем юной, тоненькой, с нежным лицом и большими глазами, в которых, как сказал себе Федор, горел кроткий огонь. Путешественницы, примостившись возле очага, поочередно пили чай из стакана Федора и весело беседовали с ним. Девушку, как выяснилось, звали Марией.

Ночью кто-то тихо постучал в окно сеней, где бодрствовал Федор. Он выскочил наружу. Какой-то бородатый охотник предупредил, что сюда идут «лесные люди», а от них добра не жди. Долгорукий разбудил своего денщика, кучера и камердинера путешественниц, вооружил их, приказал разжечь несколько костров и на поляне перед избой устроил засаду. Но бог миловал — разбойники не появились.

Наутро вода с моста спала. Федор, попрощавшись, продолжил путь. Мария, вместе с матерью выйдя на дорогу, печально помахала ему вслед зеленой накидкой.

В Пптербурхе Федор был обласкан императрицей, и, когда Екатерина спросила, каковы его желания, Федор осмелился сказать:

— Прошу о великой милости.

— Какой же? — вскинула брови императрица.

— Дозволь, государыня, в Англии учиться корабли строить! С малых лет мечтаю.

В это время вошел светлейший и — о чудо! — с ним путешественницы, кому помогал Федор в пути. Так это его жена и дочь!

Императрица рассказала Меншикову о просьбе поручика.

— Ну что ж, — снисходительно отнесся светлейший к этой просьбе, — России надобны флотские архитекторы. Жди указа от коллегии.

А про себя подумал: «Одним Долгоруким будет меньше в столице».

Вскоре вместе с отцом Федор оказался во дворце Меншикова на ассамблее. Как счастлив был он очутиться рядом с Марией!

Молодые люди полюбили друг друга, с ведома Дарьи довольно часто встречались.

Они скрывали от Меншикова эти встречи: мало того что Федор из рода, ненавистного светлейшему, это могло помешать князю распорядиться судьбой дочери. Для Федора сие грозило Шлиссельбургскою крепостью.

Отчаявшись, Федор предложил Марин, переодевшись, бежать с ним в Швейцарию, сказал, что ему удалось достать экипаж, выправить документы на имя поляков Грибовских, якобы возвращающихся в Варшаву. Мария не решилась на подобный поступок, не могла переступить порог дочерней покорности, расстаться с матерью.

Когда отец известил о предстоящем венчании с императором, сердце у Марии так заколотилось, что казалось: еще мгновение — и вырвется из груди. Она стала умолять отца, чтобы разрешил уйти в монастырь. Да мольбами этими только вызвала гнев. В своем девичьем воображении Мария свыклась с мыслью, что будет женой Федора, часто представляла заботу о нем, нежные ласки, доверительные разговоры, своих чад. Теперь, когда все это рухнуло, Мария считала: жизнь для нее кончилась на шестнадцати годах. Так и сказала об этом матери, от которой у нее никогда не было секретов. А Федору послала записку: «Рука — императору, а сердце вечно останется твоим».

…Федор долго поникло сидел у стола, заваленного чертежами. Возле зеленого фолианта «Об искусстве судостроения» лежал на бордовой бархатной подстилке зелен-камень, привезенный когда-то с Урала. Федор взял камень в руку. Нежно-зеленый — казалось, лучи солнца навсегда угнездились в тонких прожилках-гроздьях, — формой схожий с сердцем, камень не умещался на ладони, согревал своим теплом. В самой глубине его трепетало таинственное зеленое пламя. Он был чистым, загадочным, нежным, как Мария — его первая и единственная любовь. До сей поры зеленел надеждой юности, но теперь надежды не оставалось. Федор осторожно положил камень на место, и зеленый цвет сгустился, померк. Значит, удел его — вершить Петровы начертания, никому не дать свернуть с курса российский корабль, этому жизнь посвятить.