Василий Еловских - Вьюжной ночью

Вспомнилось. Когда Первого мая все собрались у школы, Санька начал подшучивать над девушкой, зубоскалить, говоря, что она надела туфли, которые носят старушки и что по случаю праздника у нее на щеке появилась морщинка. Рассердившись, Женя сказала:

— Да иди ты!..

К ним подошел завуч.

— Никакого уважения к девочке. И в такой день. Как не стыдно?

Позднее, когда школьники расходились по домам, Санька снова подошел к ней и сказал покорным голосом:

— Ты уж, Женя, не обижайся на меня, ладно? Это я так. Я к тебе… в общем…

— Я знаю, — прервала его Женя. — Я вижу… — Она улыбнулась. И в ее сдержанной улыбке было сознание своей силы и недоступности.

А вот у Кольки по-другому; тот немеет, встречая свою Лидку, а если что-то и скажет, то неживым, деревянным голосом, даже слушать противно. У кого лучше? Задавая себе этот наивный вопрос, Санька стыдливо отмахивается. Ни он, ни Колька никогда не говорили о своей любви, стеснялись. Весной умер Василий Кузьмич (пришел с поминок вдрызг пьяный, уснул и не проснулся), Мария Терентьевна после похорон занемогла. Школьницы, в их числе и Лида, пришли к Малаховым, чтобы помочь Кольке, ободрить его. Санька подумал тогда: «Вот бы и у меня что-нибудь случилось. Только чтобы были живы и здоровы папа и баушка. Тогда бы пришла Женя». Он мечтал: станет взрослым, купит дом с хлевом, банькой и садиком, как у отца, и женится на Жене. «А сможет ли она корову доить?»

Колька сидел в избе у Семеновых. Вяло, как спросонок, приподнял голову.

— Что с тобой? — спросил Санька.

Вместо Кольки ответила бабка Лиза:

— Марью в больницу увезли.

— А что с ней?

— А кто его знает. Вчерась ишо слегла. И вот щас думаем тут, как быть. Лучше всего б ему к нам перебраться.

— А корову куда? — сказал Колька.

— К нам. Куда ишо.

— А куриц?

— И куриц к нам.

— Еще залезет кто-нибудь. Двор-от у нас вон какой. Я уж лучше дома.

— Пока тетка Маня в больнице, я тоже буду у их ночевать, — сказал Санька.

— Ну вот Егор придет, ишо с им посоветуемся.

Бабка Лиза говорила дребезжащим баском. С зимы у нее стал изменяться голос — все сильнее дребезжать, волосы совсем поседели, а глаза потускнели.

— Робить пойду, — сказал Колька. — На завод учеником пойду. А то как… Мама не может…

— Дак тебя и не примут, поди, — усомнилась бабка.

— А почему?

— Дак теперя вроде тока больших берут. Это при царе, тогда вот всяких брали. Ходишь, не ползашь — иди на завод.

— Примут. Я уже договорился.

Шумели сосны на кладбище, ветер без конца стучал ставнями. Коля ушел домой. Бабка на «куфне» (у нее там припрятан маленький образок) затаенно молилась богу, шепча:

— Господи, помоги!.. Пучай Егорка побыстрея женится. Я уж плохая… — Что-то совсем непонятное бормочет. — Спаси, господи!..

Голос такой, будто разговаривает с самым близким ей человеком, простым и все понимающим.

Санька раскрыл книжку. Интересная книжка, а дочитывать не хотелось. Хотелось сидеть просто так, ни о чем не думая, но он все-таки думал, о том, о сем, больше о Жене, конечно. Ведь человек всегда о чем-нибудь да думает, хотя бы о том, что не надо ни о чем думать.

Когда пришел со смены отец, а это было уже поздно вечером, Санька сказал ему, что Колька устраивается на завод, и добавил:

— Я тоже пойду на завод.

— А ты-то куда торопишься? Кольку, того нужда заставляет. Знаешь ить: нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет.

— Да нет, пойду.

— А я думал ишо зиму поучить тебя и уж потом…

— Не!

— Ну, смотри.

…Прогудел басистый, протяжный и, как всегда, слегка недовольный заводской гудок.

Светает. На улице холодно, безлюдно, окна в домах закрыты ставнями. Над заводом студенистое красноватое зарево, и кажется, будто там, за тыном, за кирпичными, двухсотлетней давности толстенными стенами, почерневшими снизу, пахнущими влагой и мхом, и за новыми, сурово-серыми корпусами коварно тихо разгорается пожар. В этом тревожном свете грозно и немо тянутся над горами к черному небу длинные черные трубы.

Из цехов, как и обычно, доносится неясный шум станков, далекое, мощное грохотание прокатных станов, какой-то неумолчный глухой, угрожающий гул и частое, торопливое постукивание металла.

Показалась проходная завода — будка с оконцем и широкой дверью. На ее стене — матерчатый лозунг, призывающий «выполнить и перевыполнить» пятилетку.

Егор Иванович шагает тяжело, неторопко. Слева от него — Санька, справа — Колька, все трое в темной рабочей одежде, у старшего она остро пахнет заводом.