Александр Бурмистров - Начало

Георгий Николаевич недоуменно, испытующе глядит на меня. Он, как и я, разгорячен только что закончившимся боем, и слова мои не доходят до него.

— Крокодиловы слезы, — говорит он, и добавляет с исчерпывающей беспощадной жестокостью: — Жалко — пожалей. Жалость всегда в большой цене. Только помни одно: пусть лучше пожалеешь ты, чем кто-то тебя пожалеет.

В вестибюле меня окружают одноклассники: родные, прекрасные лица в тревожном чужом мире взрослых! Витек Остальцев, Лариса Колокольцева, Костя Барабанов, Сонечка Глухова…

— Сергей, ты чудо! — басит длинный, нескладный Барабанов, косолапо обнимая меня. — Как ты его разделал! Неподражаемо!

Сонечка Глухова светится своим ярким кукольным личиком, маленьким ртом, вздернутым носиком.

— Бокс — это прекрасно! — заявляет она. — Настоящий мужчина должен быть боксером.

Лариса Колокольцева улыбается, поправляя длинные рыжие волосы, о которых не забывает ни на минуту, каким бы исключительно важным для нее и для других ни представлялось происходящее.

— Я до сих пор боюсь за тебя, — произносит Витек. — Хорошо, что все кончилось…

Мы идем по улице шумной, возбужденной стайкой, довольные собой и изменившимся вокруг нас окружающим, которое мы утратили на время дождя, а теперь снова обрели и несказанно рады своему приобретению, потому что оно оказалось значительно ярче, красивее, необходимее, чем мы понимали, видели его прежде.

— Жизнь продолжается! — кричит, размахивая длинными руками, громогласный Барабанов. — Да здравствует жизнь! Да здравствуем мы и все живущие вокруг нас!

— Костя, ты пугаешь прохожих, — пытается стать центром общего внимания Сонечка Глухова, не привыкшая и не умеющая даже на время оставаться в тени. — У тебя прекрасный голос. Но когда я рядом с тобой, я завидую глухонемым.

Однако усилия Сонечки тщетны. Заставить Барабанова замолчать столь же трудно, как остановить начавшийся обвал. Для него совершенно безразлично, что говорить и как говорить, главное — производить звуки, вкладывая в них всю свою бурную неуправляемую энергию.

Впрочем, я не слушаю и не слышу, о чем оглушительно басит Барабанов, не вижу подкрашенного кукольного личика Сонечки и всегда незаметного, как бы несуществующего среди других людей Витька. Я иду рядом с Ларисой. Я вижу и слышу только одну ее — как она идет возле меня, постукивая каблучками по мокрому асфальту, как поглядывает на меня искоса, отводя в сторону тоненькой рукой свои роскошные рыжие волосы, о которые обжечься можно.

— Ты жестокий был на ринге, — говорит она, и слова ее возвращают покинувшие меня на время тревогу и недовольство самим собой.

— Я проигрывал, мог проиграть, — пытаюсь я оправдаться. — У меня не было выбора.

— Нет, ты вообще был жестокий, — не соглашается Лариса. — Никогда тебя таким не видела.

— Тебе было неприятно?

— Любопытно.

— Ты шутишь, конечно?

— Нисколько. Девчонки боятся, когда парни дерутся. Но любая из нас не против посмотреть драку. Особенно если находишься в полной безопасности. Например, в зрительном зале.

— Бокс — не драка.

— Конечно, нет, — улыбается Лариса. — Бокс — искусство. Что-то вроде балета или вышивания гладью. Ты сегодня недурно вышивал… Мама родная не узнает этого Хлыбова…

— Издеваешься?

— Что ты! Восхищаюсь.

Компания наша, между тем, отшумев, точно возникший вместе с дождем и истощившийся с его уходом ручей, начинает распадаться, расходиться по домам. Первой отделяется Сонечка, а потом, через некоторое время — Барабанов После его ухода сразу становится спокойно и тихо на улице, непривычно, неправдоподобно тихо — можно даже услышать, как падают капли с тополей и кленов и попискивают где-то поблизости осмелевшие после дождя синицы.

Последней должна уйти Лариса. Мне хочется, чтобы Лариса не уходила и, наверное, потому она уходит, как всегда, слишком скоро и неожиданно.

— Всего хорошего, мальчики, — говорит она. — Увидимся завтра в школе.

— До свидания, — говорю я.

— Пока, — говорит Витек.

Лариса сворачивает в боковую улицу. Я гляжу ей вслед. В светлом легком плаще, тоненькая, с рыжими, горящими в солнечном свете волосами на плечах и спине, она удаляется, словно улетающий светлячок, и все вокруг нее становится вдруг обыкновенным и серым. Серые дома. Серые деревья. Серое небо. Серые люди на тротуарах. Кажется, Лариса, уходя, забирает с собой все яркие краски, обесцветив ни в чем не повинное окружающее.