Валерий Рогов - Нулевая долгота

Н-да, думал Взоров, поставь меня военных и первых послевоенных лет рядом с тем, парторгом стройки в лесах за Уралом, — два разных, совершенно разных человека. И хорошо, сказал себе, что после победных реляций и щедрых наград не поддался соблазну «поработать на Звезду», а вернулся в центральную Россию. Слава богу, жена и дети, дочь и сын, не выдержали таежного климата, да и сам он мучался. Иначе — не вырвался бы…

Взоров встал, решив походить. Наверное, подумал он, японцы правы — лучше двигаться. В движении, как утверждают, жизнь… Он еще капнул в рот коньяка, резкий аромат которого уже поспособствовал его возрождению; почувствовал себя еще свободнее, еще увереннее; решил, что об истинном своем страхе ни словом не обмолвится Ветлугину: не надо ему знать, а то и в самом деле притащит «нашего» доктора, а у того, понятно, реакция профессиональная…

Прихрамывалось ему тяжело, однако уверенность, что выкарабкается, была важнее. И почему-то суеверно, до прихода Ветлугина, Взорову захотелось, так сказать, реставрировать отдельные картины жизни. Это, казалось, укрепит его, и это тоже дело, которое он должен сделать. Вся жизнь так и складывалась из дел, больших и малых, которые должен был делать. И пока этот долг существовал, на все остальное времени не оставалось.

Мы разные не только по обстоятельствам жизни, думалось ему, но и сами в себе. Любопытно, сколько же в нас присутствует человеков? И какой в тот или иной период, а вероятнее, в ту или иную эпоху главенствует? Вот, например, Гитлер и его свора одурманили почти всю нацию и выпятили в немцах з в е р я. И получилась в немецкой истории эпоха зверств. Выходит, что сверхчеловек это прежде всего человек-зверь… Вот поэтому-то сказал себе, фашизм должен быть проклинаем, как говорится, до семьдесят седьмого колена.

Но ведь и сладенькое лицемерие христианства, добренькое сюсюканье не дают ответа — каким быть человеку в этом мире? И опять-таки жестокостью утверждается покорность господу Богу, смертью караются поиски истины — разве не так? А что с человеком? Покорный раб догмы?.. Бога можно заменить Идолом, но суть та же — рабская покорность… И кто же тогда ч е л о в е к, какие у него права? Прежде всего право покорности? Раб Божий, раб во власти Идола?.. Раб выпячивается!

Или вот воцаряется и, как эпидемия, заражает всех госпожа Алчность. И начинается вселенское хапужничество, свинская всеядность, мерзость безудержного и бессмысленного накопительства. И опять забыты совесть, честь, сострадание… Властвует Хам!

Зверя, раба и хама, говорил себе Взоров, всегда подавлял. Не допускал наружу. А как рвались! И в других пресекал, если мог… Если удавалось. Сначала неосознанно, а потом осознал… Но в чем же высокая истина, человеческое предназначение? Неужели эти вопросы возникают только тогда, когда приближаешься к роковой черте? Когда хочется оправдаться, покаяться? Однако п е р е д к е м? Перед самим собой? И — почему не возникали раньше?

У тебя не возникали, сказал к себе без снисхождения. Только за себя и можешь отвечать, как это ни странно. Другие, наверно, задаются ими раньше. Ведь, если подумать, к этому следует призвать каждого. Как сразу очистится нравственный климат! Н-да…

Вот та свобода мысли, какую обретаешь, когда готовишься к уходу в вечность. Свобода от дел… От суеты земной. И хочется покаяться в неправедности прожитого. Впрочем, сказал себе, у тебя на душе спокойно, а значит, не так уж неправедно жил… И все-таки мог бы — лучше. Однако эпохи не выбирают, ты их получаешь по чьей-то воле. Опять?.. А смерть, оказывается, удивленно думал он, есть радость, потому что обретаешь облегчение от земной тяготы и бесконечную свободу. Но мне, упрямо сказал себе, надо еще побыть здесь…

И вновь ему вспомнился Митя, с кем он вдруг принялся разговаривать и даже отчитываться за все те долгие годы, как они расстались. Да, давно, очень давно… Но перед великой тайной вечности, думалось ему, этот срок — ничто, даже не миг. Похоже, т а м отчет о здешней жизни не нужен. Там — что-то другое, никому з д е с ь не ведомое… И все же он должен очиститься душой, должен ясным и чистым прийти к концу. И в общем-то, счастлив, что то, н е в е д о м о е, чуть приоткрылось…

Взорову успокоенно думалось, что больше он не служит ни миражу, ни обману, ни очередному идолу… Как странно и как приятно такое сознавать! А ведь с приближением смерти человек обретает новое сознание… Поразительно!

А я грешен, Митя, и, похоже, много грешен. И даже не по женской линии, хотя и тут серьезно раздвоился… да, явилась Лина, Ангелина Назарова, — и слава богу! Но раздвоился задолго до этого — по всему своему присутствию в мире, в том, который оставался после тебя. И тщеславился, и корыстничал, и подавлял властью, и мирился с подлостью, привилегиями, лестью, и убеждениям изменял — да все было! В одном, может быть, оставался лучше других — не зарывался… Но разве это оправдание? Нет, Митя, нет!