Борис Володин - Я встану справа

Шарифов подошел сзади. Он запыхался, и шинель была чем-то замазана. Он сказал:

— Ты знаешь, что это нельзя. Я приехал в больницу только в четыре, а тебя нет… Будет нас двое или трое, но тебе нужно остаться. Решай сама, но я тебя силой оставлю.

— А не поздно, Володя? — Надя наклонила голову набок и подняла плечи. — Больно очень. И я, наверное, никогда не забуду твоего обещания бросить меня. Я не вещь…

Она заметила под фонарем знакомую фигуру в шляпе и зло зашептала:

— Мишу взял с собой? «Общественное мнение»?

— Нет. Грузчик. Лошади нет. От моста вещи придется нести.

Молочницы погрузились. Из вагона вышел хмурый офицер, он был без фуражки и без своей накидки.

— Ну что же вы стоите? — Офицер взял чемоданы, свой и Надин.

— Она, наверное, не поедет, — сказал Шарифов.

— Наверное? — Офицер устало потер бровь кулаком. — Решайте. У поезда расписание.

— До свидания, — сказала Надя и подняла портплед.

— Она останется, она должна остаться. Она ведь знает, что я от нее никогда бы не уехал. Спасибо. — Шарифов взял чемодан у офицера, уже ставшего на подножку. Тот вдруг ухмыльнулся и вошел в вагон.

Надя закрыла глаза ладонью.

— Что он теперь подумает?

— Кто?

— Попутчик…

— Неважно. Совсем неважно. Главное, чтобы ты осталась здесь и не жалела об этом.

Проводница крикнула:

— Ну что же вы? — Огонек ее жестяного фонаря метнулся вверх и остановился в дверной прорези.

Поезд тронулся.

Надя сказала:

— У тебя всегда все не по-человечески! — Она села на чемодан и заплакала.

Она уже видела, как все идут от моста: Шарифов — с ее чемоданом, а Миша — с неудобным портпледом на плече — все время роняет с головы шляпу. Все это будет хорошо видно. Через три часа должна подняться яркая, дочиста отмытая осенними туманами луна.

Надо было послать Милке новую телеграмму, чтобы та не встречала Надю, и самым страшным казалось, как она встретится теперь с операционной сестрой. И глупо было, что все началось из-за часов. И ничего страшного не было, когда она приехала обратно. И боль прошла от тех шарифовских слов, что, мол, он бросит ее, если Надя поступит по-своему.

Да ведь она по-своему и не сделала. Витька-то родился!..

В то утро Шарифов сдавал дела терапевту Кумашенской. Он уходил в отпуск сразу за два года. Кумашенская заведовала и терапевтическим отделением, и поликлиникой, она считалась поэтому заместителем Шарифова, но если была бы здорова Раиса Давыдовна, он передал бы дела ей. А Кавелина совсем сдала.

По привычке, как все акушеры, Раиса Давыдовна ходила быстро, почти бегом, потом долго не могла отдышаться. И чуть поволнуется — на неделю сляжет с болями в сердце. Но на пенсию уходить не хотела.

— Если уйду, умру сразу. — В глазах появлялся страх, как во время приступа. — Не могу. Сразу разболеюсь и умру. Я же третье поколение в жизнь выпускаю. Внуков!

А Кумашенской дела сдавать ему не хотелось. Шарифов попытался даже оставить за себя маленького рентгенолога. Но облздрав отказался утвердить его исполняющим обязанности главврача. Там посмеялись, когда Шарифов сказал, что у Миши административный опыт — он, мол, целый год руководил курсами Красного Креста.

Владимир Платонович Кумашенскую не любил. Всегда недовольна. Вечно разговоры: и комнату ей не ту дали, и почему инфекционист получает полторы ставки, и — «накладывайте взыскание!» — Миша опоздал на прием… Конечно, прием нельзя срывать, но ведь опоздал потому, что Владимир Платонович занял его на операции! У него было теперь много таких операций, когда без ассистента трудно, просто рук не хватает. Надя вышла из строя, и ему приходилось эксплуатировать рентгенолога. А Кумашенская последнее время все больше и больше влезала в административные дела и все указывала Шарифову то на одну, то на другую ошибку в них. Кумашенская была очень пунктуальна, а Шарифов — не очень. Он всегда говаривал: «Только бы больные у нас выздоравливали, а небольшие передержки в смете простятся…» Прежде чем принять на время его отпуска дела, она взяла домой смету, квартальные отчеты и просидела над ними полночи. Тут-то и шевельнулось у Шарифова недоброе воспоминание: не успел он начать в Белоусовке работу, как приехал по анонимной жалобе ревизор. Шарифова обвиняли, что он присвоил деньги за ремонт больницы. Устроил воскресник, а деньги, мол, взял себе. Вряд ли такую чушь написала Кумашенская. Но все-таки именно это ему и вспомнилось.