Всеволод Иванов - Пасмурный лист (сборник)

Однако ленточка тащила его за собою. Вместо института он направился к Ольге Осиповне. Не доходя малость до ее дома, он остановился и опять задумался. Бессонная ночь сказывалась. Томила жажда, глаза слипались, хотелось спать. «Наболтаю опять какие-нибудь глупости», – подумал он и, довольно неожиданно для себя, пошел в достраивающееся здание городской автоматической телефонной станции, где Хорев монтировал электрофильтры собственной конструкции. К удивлению Сергея Сергеича, инженер по телефону высказал горячее желание немедленно увидеть доцента, и еще больше удивился Сергей Сергеич, что инженер оказался очень вежливым, словоохотливым и, почти до приторности, любезным. «Вот оно, какое бывает счастье!» – с легким неудовольствием подумал Сергей Сергеич.

Они обошли все три секции АТС мимо всех четырех тысяч «телефонных точек». Сергей Сергеич имел возможность сравнить пасмурную, низкую котельную – этот желудок предприятия – со светлыми, просторными залами АТС – глазами и ушами предприятий… но Сергею Сергеичу было не до сравнений. Он смотрел на Хорева. Инженер заметно похудел, изменился, его трясло, словно в лихорадке; без того темное лицо его было цвета чернозема… нелегко давалась ему удача!

Инженер провел его в большую комнату. Здесь во всю ширину трех стен стоял какой-то аппарат, отчасти похожий на камин, или на орган, или на то и другое вместе. Инженер сказал, что это «санометр», снаряд для измерения силы звука и, отчасти, для создания ультразвука, позволяющего произвести коагуляцию аэрозолей, то есть слипание частиц, дождевание. Если и все пойдет дальше так же благополучно, завтра, в 11:13 утра будет произведен «эксперимент 27»… между нами?.. Эксперимент – шаткий, а в случае успеха может иметь военное значение… между нами…

– В одиннадцать пятнадцать? – спросил доцент.

– Нет, именно в одиннадцать тринадцать. В одиннадцать пятнадцать – опыт Румянцева. Собственно, его решетки и котлы даже нельзя и назвать опытом. Опыт он давно закончил, это – массовое применение. Он задерживал его потому, что боялся – не удастся проследить сразу за всеми решетками и котлами, а кадры помощников еще не окончили его курсы. Вчерашнее совещание настояло на немедленном применений опыта.

И он глубоко, с сожалением, вздохнул.

Ах, это вчерашнее совещание! И в течение всего совещания и сейчас Хореву казалось, что Ольга Осиповна темно и запутанно говорила о решетках и котлах Румянцева – а прозрачно и ясно об «эксперименте.27». Румянцев хотя и благодарил, но по лицу его очевидно, что он ужасно недоволен. Впрочем, человек он благородный – он горячо настаивал, чтобы Хореву дали эти две минуты… «эксперимент 27» требует так много электроэнергии, что в течение двух минут все предприятия, учреждения и дома города будут лишены тока… очень сложна и проводка… а если эксперимент не выйдет… Благородный человек! А надо было говорить об его опытах не так лениво…

– Ну, я вам не буду мешать, – виновато произнес Сергей Сергеич. И он добавил, неизвестно зачем: – Разрешите завтра, после одиннадцати тринадцати, после эксперимента?..

– Если выйдет, если выйдет!.. – почти с отчаянием вскричал инженер.

Да, нелегко ему доставалась удача!

Свою жизнь Сергей Сергеич находил относительно удачной хотя бы потому, что он не запутался во всем происходящем вокруг него. Правда, поворачивался он с трудом, разве только в постели, с боку на бок, с легкостью, но и эта легкость была такая, словно он во сне тащился по глубокой, по колено, осенней грязи. Он опять не спал всю ночь. Встал он с головой, набитой какой-то нудной пылью, как чулан для помещения ненужных вещей. Жена не подала ему повода для брани. Впервые в жизни он назвал ее, всеми глубокоуважаемого педагога, дождевым червем.

– Не вижу здесь ничего обидного, – с невероятно обиженным лицом сказала жена, – дождевой червь вполне полезен._

– Польза пользе рознь, матушка, – сказал Сергей Сергеич и, не допив чаю, отправился на Тургеневскую набережную.

Было десять часов сорок минут утра.

В золотом столбе листьев, возле скамейки восточной формы, напоминающей стихи формы «газель», топтался студент Валерьянов. Вчерашний день он прожил без Сергея Сергеича и – тосковал. Всегда-то он считал себя умеренным и даже равнодушным, а тут – извольте видеть! Тоскует не только по Сергею Сергеичу, но и по этой скамье восточной формы, напоминающей стихи «газель», широкие, просторные, плавные – и пленительные! Ах, как приятны восточные мотивы романтиков и как неприятен реально встающий перед вами романтический мотив! Зачем, например, этому пожилому, сорокалетнему человеку влюбляться в молодую женщину, а ему, молодому студенту, неприятно следить за этой любовью и бояться, что как бы влюбленный не открыл в себе эту любовь? Тоже, нашелся убаюкивающий!