Юрий Нагибин - Река Гераклита

— Если это окажется единственным сходством… — начала Наталия Александровна.

— Сходства нет никакого. Даже дожди будут другие: короткие, теплые, сразу просыхающие. Не то, что наши милые затяжные, безнадежные ивановские потоки, от которых хляби на все лето. Короче: я дал задаток. Построимся быстро.

— Я вижу, тебя не перестало тянуть к земле.

— Разве это земля? Сплошной камень. Помнишь нашу тамбовскую землицу? Как пахла!.. Ну, ничего, цветники разобьем на привозной земле.

— Mittagessen, bitte schon! — пригласила служанка.

Рахманиновы прошли в столовую.

— Боюсь, что наши девочки не будут в восторге от твоего приобретения, — заметила Наталия Александровна.

— Почему? У нас будет теннисный корт, купальня, моторная лодка. Я не позволю им скучать.

— Наши парижаночки привыкли веселиться по-другому.

Рахманинов отодвинул тарелку с супом.

— Тебе не нравится суп с клецками?

— Суп как суп. Просто я не успел проголодаться. Наш дом будет называться Сенар — Се-ргей — На-таша — Р-ахманиновы.

— Ты верил, что успех придет к тебе так быстро?

— Успех?.. Ты хочешь сказать, деньги. Ведь я нужен им только как пианист. Рахманинов-композитор их мало интересует. Рахманинов-дирижер — умер. А ведь меня ставили на одну доску с Никишем.

Служанка подала второе: мясное блюдо с овощным гарниром.

— Неужели спрос рождает предложение? Я совсем ничего не пишу.

— Музыка придет. Это период акклиматизации.

— Откуда она возьмется? Из вони бензозаправочных, ритмов джаза, белозубого искусственного смеха, размашистых объятий и ледяного холода?

Рахманинов отодвинул тарелку.

— Не понимаю вкуса мокрого мяса. Французский способ жарить вырезку явно не по мне.

— Прежняя кухарка у нас была немка. Ты говорил, что она все готовит из тушеной капусты, даже мороженое. И что дом, рояль и твои мысли пропахли тушеной капустой. Может, выпишем повара китайца?

— Прости, Наташа! Я вообще не должен говорить об этом. Из меня выветрились остатки хорошего воспитания. Я уже интригую против кухарок. Может, это тоже издержки акклиматизации? А когда она пройдет? — спросил Рахманинов неожиданно жалким голосом.

— Пройдет… Если не станет ностальгией.

— Это исключается. Ивановки больше не существует.

— Ты ошибаешься. Ивановка есть, только это уже другая Ивановка.

— Нашей Ивановкой станет Сенар.

— Не обольщайся, мой друг. Никакое место на свете не станет для тебя Ивановкой.

— Это страшно…

— Зато мы снова богаты.

— Ехать в пустоту, в никуда, — мимо ее слов говорил Рахманинов. — Опять начинать сначала. Я уже не в том возрасте. В третий раз мне не подняться… — припухшие глаза вдруг молодо взблеснули. — А что, если на все плюнуть!..

— На дочерей, чья жизнь — здесь, — подхватила Наталия Александровна. — На контракты и неустойку…

— Неустойка — да… — погас Рахманинов.

— Хочешь мороженого?

— Да разве это мороженое?.. Помнишь, какое мороженое мы крутили в Ивановке? Сливочное, шоколадное, с орехами, с цукатами, лимонное… — Он круто оборвал, подметив насмешливый огонек в глазах жены. — Боже мой, какое тут небо! И ветви пиний подчеркивают его синеву. Поистине небо рая… — Он глубоко вздохнул, еще раз посмотрел на чужую синеву чужого неба и глухо добавил: — Если это рай, то я хотел бы очутиться в аду.

— Знаешь, Сереженька, я все боюсь, что ты перерабатываешь. Но похоже, любая работа тебе полезнее, чем такой отдых. Беспрерывное расчесывание болячек, самоедство, не знаю, как уж сказать…

— Прости, Наташа, я утратил самоконтроль. Это безобразно. Такой день, и легкий бриз с озера, и сколько веселых туристов!.. Ты заметила, что зажиточные англичанки в старости превращаются в лошадей? Они не говорят, а ржут. У них огромная голова, желтые резцы, и мне хочется дать им сена. А каждая старая немка — смесь Брунгильды с гигантской черепахой.

— То ли дело у нас в Ивановке: сплошь писаные красавицы!

Рахманинов опять попался.

— Я вообще поклонник отечественной красоты. Да это неудивительно. Чем объяснить сумасшедший успех Малявина? Он пишет ядреных русских баб, и на их круглых, румяных, веселых лицах сходятся все: французы, немцы, итальянцы…

— Не надо перечислять все нации. Ты меня убедил. В конце концов, я тоже русская.

— А как же! — возликовал Рахманинов. — Ты не замечаешь, как на тебя заглядываются! На старости лет я стал тебя ревновать.

— К кому?

— Ко всем. К липким, назойливым взглядам. Здесь встают, когда женщина входит в трамвай, и тут же мысленно ее раздевают. Женщин не уважают.