Сергей Снегов - Иди до конца

— Плохое. Давай на свежий воздух.

— Давай, — согласился Щетинин и не пошевелился. Через некоторое время Терентьев сказал:

— Я, между прочим, не дождавшись тебя, предложил Черданцеву рассчитать но моим формулам динамику одного процесса — вот этого, под нами. Завтра возьмем другой, а там и остальные. Все данные выписал ему на бумажке, он ушел с ними. Проверь, что у него получится.

Щетинин вскочил с деревянной крышки чана.

— Пойдем отсюда. Не понимаю, сколько ты еще собираешься дышать этим проклятым хлором!

За воротами цеха Терентьев показал рукой на шлакоотвал и черневший за ним кустарник.

— Я погуляю. Вечером поговорим, как быть дальше.

— Ладно, а я с твоим Черданцевым засяду за расчеты. В математике он не очень силен, это ты, надеюсь, не будешь оспаривать?

Проходя мимо всегда открытых огромных ворот плавильного цеха, Терентьев остановился. В один из конверторов выливали ковш расплава из отражательной печи, во все стороны летели брызги металла, багровое сияние озаряло цех. Терентьев, подумав, направился внутрь цеха.

Он теперь часто приходил сюда. Каждый день после обеда и перед ужином он обходил заводские здания. Эти обходы заменяли ему длинные прогулки, к которым он привык в Москве. Он часами простаивал на рудном дворе, следя за работой грейферных кранов, нагружавших транспортеры золотистыми глыбами, бродил вокруг агломерационной машины, выпекавшей бесконечный пирог из рудной мелочи и кокса, любовался, как выливали шлак, — огненная река сперва гремела, потом затихала, шипя, на крутых склонах шлакоотвала: со стороны могло вообразиться, будто лава низвергнулась из кратера и медленно ползла в долину.

Но больше всего ему нравилось в плавильном цехе.

В конце огромного помещения были навалены флюсы — холмик из песчаника и оборотных материалов, предназначенных к переплавке. У подножия холмика копошились рабочие, нагружавшие вручную небольшие по здешним масштабам — на тонну или две — совки, которые потом мостовой кран подвозил к конверторам. На вершине этого холмика Терентьев устроил себе удобный наблюдательный пункт. Он и сейчас направился сюда. Подстелив газету, он уселся на темную ноздреватую глыбу остывшего расплава. Перед ним простирался цех — грохочущий, гремящий и звенящий, тускло освещенный лампами, нестерпимо сверкающий расплавленным металлом.

Все три конвертора — громадные бочки, на три четверти заполненные жидким металлом, — были в работе. В их недра врывался сжатый воздух, он оглушительно гремел в фурмах, как в трубах органа, то свистел мощно и тонко, то грохотал громовым басом, то рассыпался гигантским шипом — исполинская, по-своему стройная мелодия сотрясала перекрытия цеха. А из узких горловин конвертора в нависшие над ними металлические шапки напыльников била неиссякающая струя огня и газа, взметались сияющие брызги. «Стальные вулканы!» — думал Терентьев, любуясь конверторами. Если это были вулканы, то они находились в состоянии постоянного извержения.

Один из конверторов стал поворачиваться. Дико взревел воздух, вырвавшийся наконец на волю в освобожденных фурмах; на минуту все прочие грохоты и свисты цеха потонули в этом неистовом реве, потом дутье выключили, и сразу стало тише. Горловина конвертора медленно наклонялась к поставленному внизу ковшу. Сумрачное сияние заливало цех, оно становилось ярче и горячее. Терентьев увидел сверкающую ванну расплава — даже сюда, на добрую сотню метров, доносился жар, пышущий из отверстия. Потом хлынула жидкая масса, и Терентьев заслонил рукой глаза: блеск нагретого до тысячи трехсот градусов металла становился нестерпимым. Металл рушился сверкающим водопадом, шум его паденья напоминал грохот непрерывно продолжающегося взрыва, от ковша разбегались во все стороны воздушные волны. Терентьев почувствовал, как на лицо его давит расширяющийся нагретый воздух, уши вдруг заложило. Затем поток иссяк, конвертор вывернули в прежнее положение и пустили дутье — наполовину опустошенный, он загремел высоким мощным звуком. Крюк мостового крана подхватил заполненный доверху ковш и понес его в другой угол цеха — разливать сваренный металл в изложницы.

Только сейчас Терентьев ощутил, что стало трудно дышать. Из конвертора, когда его выворачивали, вырывались сернистые газы, они быстро заполнили высокое помещение. Рабочие дышали через трубки противогазов; многие, привыкшие к газу, не обращали на него внимания, но Терентьеву становилось все хуже. Сера скребла в горле, ела глаза, жгла в носу. Кашляя и чихая, зажимая лицо платком, Терентьев слез со своего холма из флюсов. Как ни интересно было в цеху, надо было выбираться скорее наружу. Он побежал к воротам.