"Вот и весна наступила. В окно видны голые деревья. Зимой на них снег, летом и осенью листья. А в весне самое хорошее - воздух, это Вы правильно заметили (хоть в чем-нибудь надо же согласиться)".
Катя подошла к окну. Под окном аллея, и верхушки деревьев качаются возле окна - Боже, какое жалкое зрелище: грязь, пустота - ни снега нет на улице, ни травы. Ведь Катя видит эту картину который день и не первый год - и не видела никогда. А Володя - как он умеет все подметить и сказать одной фразой, не пускаясь в пространные рассуждения.
Вид мертвого бульвара рождал тоску...
Но ведь бульвар не мертв! Он спит; еще пара дней, и юная листва украсит город - и мир преобразится.
На столе телеграмма: "Буду Москве первенстве Союза".
Когда? Где?
Стала ждать.
Вечерами спешила домой, даже библиотеку забыла.
Отец глянул удивленно: воскресенье, день, она - дома.
<����Что?> - спрашивает мама.
<����Что?> - спрашивает бабушка.
Катя пожимает плечами: "Ничего. Ну, почему я должна идти к кому-то в гости, если мне не хочется".
Мама смотрит настороженно: "Что-то случилось?"
Бабушка смотрит встревожено: "Ты не больна?"
Катя недовольно поводит плечами, уходит в свою комнату. Ложится на диван, кутается в плед. Нераскрытая книга валяется на полу.
Древнерусский сдан на отлично, и Катя примчалась домой счастливая и голодная. Села на кухне за стол: "Бабусенька, умираю, есть хочу".
Бабушка сняла с плиты сковороду, подняла крышку, под ней жаркое, и оглушительно пахнуло вкуснятиной!
Мама вошла в кухню, положила газету с программкой у телевизора, пошла обратно. Выходя, остановилась в дверях: "Да, заходил этот, как его, ну, тот, с кем ты переписываешься. Он здесь на сборах. Завтра они уезжают с Казанского. Кажется, в восемь. Там записка, на пианино".
Катя поднесла ложку ко рту и вдруг почувствовала, что не хочет есть. Она попыталась откусить хлеб - нет, не хочет.
- Ты что? - встревожилась бабушка. - Да из-за чего?
- Ничего, - вяло ответила Катя, у нее было какое-то странное состояние, как накануне ангины: слабость, вялость...
Она отставила тарелку, пошла в комнату.
Он - в Химках.
- Ты куда? - изумилась мама. - В Химки? Зачем тебе это надо? Можешь съездить завтра на вокзал, если хочешь на него посмотреть. Да ты понимаешь, что такое Химки? Это что - дворик? Где ты будешь его искать?
- Я его найду, - сказал Катя. Минуту подумала у шифоньера, достала любимое платье. Переодеваясь, почувствовала, как вялость сменяется возбуждением, словно пришел черед лихорадки: щеки горят, душно, сердце бьется. Господи, да что это с ней?
Бабушка вошла в комнату, с порога хотела что-то сказать, но не сказала, постояла, помолчала, глядя на Катю. Катя мимо нее прошла в прихожую.
- Ну, слава Богу, - тихо сказала бабушка.
- Ближе не нашла, - встала в дверях залы мама.
Отец с газетой появился за маминой спиной:
- Опять ночные бдения? Хочешь в КГБ на учет попасть? Чтоб в одиннадцать...
Катя рванула входную дверь. Прежде чем дверь захлопнулась, услышала мамино, непривычно злое:
- Да ты что, не видишь, что с ней творится?!
Он думал: она - некрасивая девочка, ее доля - насмешки, пренебрежение, и в поисках хоть кого-нибудь, кто утешит ее, скажет хотя бы одно доброе слово, бросилась писать незнакомому парню. Ответил неохотно, чуть ли не по принципу: когда-нибудь зачтется. Потом понял, что девушка умна, интеллектуальна (у некрасивых много свободного времени, есть возможность подумать и над книгами, и о жизни), потом стал думать, что она богата духовно и, наверное, добра и великодушна (ведь ей приходится страдать, а страдания, как известно, очищают), только... кто обратит на это внимание? Хотя, может быть, и знают ее достоинства, и ценят их, и ее уважают, и дружбой ее дорожат, но... любят других.
А она пришла красивая, эффектная, сразу видно, что из хорошей семьи и образованная, и, уверенная в себе, сквозь ватагу парней, что своими шуточками ввергали в краску всех институтских девчат, прошла словно сквозь волну, небрежно, как щепки, отмахнув их рукой, и они расступились, и молча, все как один смотрели ей вслед. А она остановилась не перед кем-нибудь - перед капитаном, тихо спросила о чем-то, и тот развернулся и указал на него, да так и смотрел ей вслед и на него, словно пытался что-то понять. А она мимо рослых самонадеянных красавцев, с накаченными бицепсами, с наглыми взглядами, что привыкли, что после соревнований их встречают у раздевалки девчонки, прошла к нему, щуплому, хилому, невысокому, которого только потому и взяли в команду, что нужен был как можно более легкий рулевой. А он стоял, как всегда, чуть сутулясь, и глупо улыбался, и представлял, как глупо и жалко он выглядит, и улыбался еще глупее и выглядел более жалким, чем обычно. А она стояла рядом с ним, говорила с ним и смотрела только на него, словно он один и был на берегу.
Читать дальше