Елена Ткач - Царевна Волхова

«Меня не ищи — бесполезно. Считай, что я умер. Детей жалко, но не могу… Все! Это ты виновата. Тоскливо с тобой. Все не по тебе, все для тебя не то и не так… Старался как мог, думал… (дальше было густо зачеркнуто несколько строк.) Теперь сама покрутись — заработай копеечку! Прости. Может, я чего-то не понимал… Детям скажи… (опять торопливые штрихи, скрывшие написанные было слова…) Нет, ничего не надо. Николай.»

Записка эта лежала на кухонном столе, придавленная апельсином. Утром Тася вышла на кухню сварить кофе, и нашла её. Прочла… и заперлась в ванной. Она пробыла там долго. Эля стучалась: «Мам, ты скоро? Я в школу опаздываю!»

Не достучалась. Скакнула на кухню и нашла там записку. Кинулась к шкафу, где хранились папины вещи — костюмы, рубашки, белье… Все полки и плечики были пусты. Тогда она вернулась на кухню, сожгла записку над раковиной, а апельсин швырнула в раскрытую форточку.

Метель улеглась, снег под окном был глубокий, пушистый… И посреди этой нежной ласковой белизны ярко пылало в утреннем свете круглое сочное солнышко…

И когда, глянув в окно, Эля увидела как он лежит там, их апельсин, брошенный, одинокий… лежит и прощается с ней, — она закричала. И крик её был так дик и протяжен, что Тася очнулась, выскочила из ванной…

В тот же день к вечеру к ним пришли два здоровенных быка в человечьем обличье. Люди из банка.

«Муж ушел? А нас это не колышет. Вы — жена? Значит его долг теперь ваш. И вы нам его вернете. У вас же дети… Знаете, сейчас часто девочек в лифтах насилуют.»

В этот миг из детской выглянул Сенечка. Протопал по коридору к онемевшей Тасе, прижался к её ногам. Один из явившихся растянул мясистые губы в улыбке и подхватил мальчика на руки.

— Какой малышок! Будь здоров, а?! Пожалуй, мы его заберем пока. Чтоб всем было спокойнее. И вы, мадам, чтоб больше не мучились, не сомневались…

Сеня заплакал. Он впервые увидел так близко от себя бессмысленные глаза животного. Хотя у животных в глазах больше мысли, чем в этих мутных, пустых…

Тася рванулась, выхватила ребенка. Быки замычали — смехом эти звуки трудно было назвать.

— Деньги я верну. Сколько? — глухо выдавила она.

— Шестьдесят тысяч. Баксов, естественно, — не рублей.

Она сказала, что деньги будут через неделю. Предупредили, чтоб не шутила, заглянули в гостиную… Языками защелкали — антиквариат!

Анастасия взяла свою записную книжку и села за телефон…

Вечером к ней примчалась подруга Ксана. Самая близкая. Любимая. Виделись они не слишком часто — Ксана прямо-таки горела на работе. Она была ведущим редактором одного из московских театральных журналов, днями торчала в редакции, а вечерами — в театрах. Дружба их началась ещё в ранней юности — с той самой поры, когда Тася варилась в студии на Юго-Западной. Только вот ей с рождением дочери страсть к театру пришлось придушить, а Ксана легкой стопой по этой дорожке пошла.

Ксана влетела в квартиру, Тася уткнулась лицом в мягкий мех её шубки, закусив губу, чтоб не завыть… Ксана, не раздеваясь, увлекла её в комнату, заохала, зацеловала…

Эля не имела привычки подглядывать и подслушивать. Но тут не удержалась. Она должна была знать, что задумала мама. И тихонечко, затаив дыхание, притулилась за неплотно прикрытой дверью в комнату, где подруги пытались понять, что делать.

— Таська, не дури, как же ты без кола, без двора? Где жить-то будете?

— Нет, я твердо решила. Вилять и бегать не буду.

— Но, может, одумаются эти… чудовища? Подожди хоть немного.

— У меня нету времени ждать.

Ксана, холеная, с иголки одетая, теребила тонкими пальцами шелковый шейный платок, повязанный каким-то особенным изысканным и замысловатым узлом. Несмотря на свою внешнюю хрупкость, человеком она была волевым, постоянным и трезвым. Ясно видела цель и шла к ней кратчайшим путем. И Эля, глядя на них — на маму и тетю Ксану, которую она немного побаивалась, подумала, что тетя Ксана попросту не могла бы оказаться в их ситуации — она бы такого не допустила. Взяла бы семью в свои аристократические ручки и повела в ту сторону, какая казалась бы ей наиболее достойной и верной. Верная сторона… Эля вжала голову в плечи. Чего сторона? Жизни? А разве у жизни есть стороны?

Ее палец машинально расковыривал штукатурку на косяке, пока его не пронзила боль — ноготь сломался. Это как-то встряхнуло, ибо мысли поплыли куда-то, сознание начало растекаться и это было так неприятно, что её затошнило.

Кусая губы, Эля глядела на маму. Темные круги под глазами. Глаза немо вопят от боли. Боль, как огонь, тлеет, томится. А потом как полыхнет… жутко смотреть. Губы скорбно поджаты. Пальцы дрожат. Берут бокал, наполненный светящимся в свете лампы вином… оно плещется и выплескивает через край на страницы раскрытой записной книжки. Чьи-то телефоны, адреса их затопило болью.