Елена Ткач - Самодурка

— Ошибаешься! Это мое дело. Только мое. И оно никого, кроме меня не касается. Это моя жизнь в конце концов!

Помрачнев, она быстро прошла в спальню, забралась под одеяло, подоткнула его с всех сторон, соорудив себе некое подобие норки, пододвинула к себе телефон, набрала номер.

— Але! — простуженный и детски-капризный Марготин голос.

— Привет, я тут!

— Господи Боже, как же ты всех напугала, Надюшка! Что случилось? Я уж и не знаю, что делать, все больницы обзвонила…

— Потом расскажу — засыпаю. По-быстрому, в двух словах — что в театре?

— Что-что… «Баядерка» на выходе, генеральную на десятое января назначили. Маня ходит гоголем — не подойти… Еще бы, самого Бахуса зацепила, он от неё просто балдеет, на репетициях едва слезу не пускает от восторга: «Машенька, молодец, девочка!» Вечно косой — несет от него…

— Слушай, что ты плетешь — это ж не новость. Что нового-то?

— А это я тебе на сладкое приберегла.! На десерт! Гость из Германщины на нас обвалился. То ли министерство, то ли СТД сосватали… Прошибли-таки Бахуса! Чтоб, значит, театр не стух окончательно под его гениальным руководством.

— Что за птица?

— Да, какой-то Петер Харер. В «Гранд Опера» перенес «Сон» Ноймайера, а это вам не козявки кушать!

— А сам-то что ставил?

— «Щелкунчик» в Праге, «Ромео» в Берлине, потом что-то бессюжетное на музыку Шенберга. Еще, кажется, что-то по Гофману… «История…» Забыла! В общем, история кого-то — так спектакль называется — это он тоже в Берлине поставил.

— Не густо. А что он у нас будет делать — с Бахусом по сцене под ручку бродить?

— Не знаю, Кошка! Он это скрывает. Пока… Завтра как раз сбор труппы — ты вовремя подоспела — его нам как раз представлять будут. Европейская птица. Дрица! Гоп-ца-ца. Ха! В общем, съедим с потрохами…

— Слушай, сколько можно всех поедать? По-моему, у вас уже явное несварение. Ох, тошно мне!

— Ба! Какие мы нежные! И что это за «у вас» такое, а? Будто ты, Кошка, ангел небесный… Забыла как весной Панову заклевывала? Та до сих пор от тебя шарахается.

— Ну ладно тебе, — слова Марготы почему-то развеселили её, Надя расцвела в улыбке. — Ку-ку, до завтра! Дай человеку поспать.

— Да, спи на здоровье, кто тебе не дает?

— Ты! Ты меня рассмешила и спугнула сон. А твоя Панова сама меня достала — не надо было лезть в душу со своим вечным занудством. Ты ж её знаешь…

— Да уж, от неё мухи дохнут. Ладно, спи. Завтра как обычно в одиннадцать класс, а в два сбор труппы.

— А репетиции?

— «Баядерка». В двенадцать — картина «Теней», в три — солисты. Вроде все. Ты в «Тенях» занята?

— Вообще-то, у меня сольная вариация в «Тенях». Вторая. Но, сама знаешь, когда ты две недели в поездке… Не в курсе, кто репетировал вместо меня?

— Кажется… да, точно, Кузина. И между прочим неплохо! Так что подсуетись…

— Слушай, отстань! Все, я сплю. Спасибо, Марго, что утешила… Целую. Да, знаешь, а я ведь соскучилась!

— Вот. Наконец-то дождалась от любимой подруги. Ну спи, Кошка! Целую. Пока…

Надя повесила трубку. Дверь приоткрылась, на пороге возник Володя, снова в пальто.

— Ты не спишь? Я в аэропорт. Джон прилетает — надо встретить. Вернусь утром — сама знаешь: пока в гостиницу его вставлю, то да се… Он же, покудова все про свою распрекрасную американскую жизнь не расскажет — не выпустит! Спи, толстый.

— Ты же выпил. Права отберут.

— А я кофейных зерен нажевался. Ну, пока! Не захожу — я в ботинках. Целую…

Он чмокнул воздух, осторожненько прикрыл дверь.

Сон как рукой сняло!

Надя встала, накинула шелковый халатик — в спальне было очень тепло топили вовсю, несмотря на оттепель.

Ой, что-то нехорошо у нас с Володькой… Не пойму, — терзалась она, расхаживая из угла в угол, — я ведь только-только приехала, в такую передрягу попала, а он… Так ждала встречи, так на него надеялась! И он же не слепой — видит, что я на взводе… Неужели кто-то другой не мог Джона встретить? Та же Валька — она ж на машине. Ох, Надюха, кажется, ты опять раскисаешь. Не ной! У тебя мужик делом занят, соломку в клювике тащит гнездышко устилать. Ну, хочет он разбогатеть, так что ж тут плохого…

Она убеждала себя очень старательно, но желаемого результата не достигла: растерянность и неразбериха все основательней обосновывались в душе. Вздохнула. Включила приемник. Хрусталем зазвенел голос Дайаны Росс. Как родничок в лесу. А над ним — стрекозиный трепет… Лето! Надя сразу расслабилась, прилегла в кресло — руки на подлокотниках, голова откинута. Слушает. Думает…