Николай Лейкин - Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах

Пятищев смешался.

– Да… но… Впрочем, это я говорил, кажется, только насчет поездки за границу, потому там жить дешевле… – бормотал он.

Комната княжны была обмеблирована тоже старинной мебелью. На окнах тюлевые гардины с шелковыми языками, украшенными тяжелым басоном и свесившимися от широких карнизов.

Стоял большой туалет красного дерева со множеством шкафчиков и ящичков с инкрустацией из черного дерева в виде мальтийских крестов, туалет, помнящий времена Екатерины Великой. Мебель тяжелая, массивные ширмы со вставленными в них гобеленами, и за ширмами кровать княжны. Потолок комнаты был расписан цветами, летающими птицами, гигантскими бабочками и купидонами, но был сильно закоптевши. Маляр Евстигней Алексеев умилился на потолок.

– Какая работа-то, возьмите… Один ах и больше ничего… Ведь все это руководство настоящего живописца, что патреты пишет. Право слово…

– А ты подправить не можешь? – спросил Лифанов. – Вот там в углах-то того…

– Где же, помилуйте… Тут совсем другой фасон работы. Разве хлебцем попробовать копоть снять…

– Ну трафь. А обои новые. Я тоже подыщу с купидонцами и букетцами. Бывает… Ну, вот и все, ваше превосходительство, – обратился Лифанов к Пятищеву, выходя из комнаты. – Никакого мы озорничества не сделали, а только посмотрели. А капитан серчают и неподобающую словесность распускают.

Пятищев развел руками и несколько заискивающе сказал:

– Капитан – добрый человек, но он не понял, он не усвоил настоящего вашего положения. А вы вправе, добрейший, в полном праве все осматривать, потому дом ваш, все ваше. Мы здесь больше не хозяева, дом этот должен быть для нас уж чужой, а по русской пословице, с чужого коня и среди грязи долой.

– Хе-хе-хе, ваше превосходительство, – тихо рассмеялся Лифанов. – Совершенно справедливо изволите говорить. Но мы учтиво, деликатно, политично… А только давно уже вам пора выехать, потому все сроки прошли. Купили ведь мы еще эту усадьбу в посту, на Средокрестной неделе…

– Знаю, знаю, мой милейший…

– Просили вы пожить до Пасхи – мы позволили…

– Виноват, кругом виноват, но такие обстоятельства…

– Потом просили еще на неделю – и опять с нашей стороны без препятствий, потом… а теперь уж май на носу. Помилуйте… Я для себя купил. Надо переезжать…

– Все, все мы перед вами виноваты… Кругом виноваты, и нет оправданий, – перебивал Лифанова Пятищев.

– Ну, то-то, ваше превосходительство. Сознаетесь – мы вами и довольны, и благодарим. А теперь уже покорнейше просим, уезжайте не позже послезавтрого, потому послезавтра мы сами решили переехать и я при себе буду ремонт производить.

– Как послезавтра?! – воскликнула княжна удивленно. – Но ведь это ужас, что он говорит!

Она стала прикладывать к глазам носовой платок.

– Много отсрочек было уж, ваше сиятельство, много… Теперь пора… Всему мера есть… – сказал ей Лифанов.

– Кровопивец! Совсем кровопивец! – проговорил капитан. – Глумится, издевается над женщинами. Лев Никитич! Да чего ж ты-то молчишь перед этим торгашом? Ты, дворянин, бывший предводитель! – обратился он к Пятищеву.

– Успокойся, Иван Лукич… Не раздражайся… Оставь… – перебил его Пятищев и взял у него из рук трубку, которой тот махал. – Он прав, тысячу раз прав…

– И вот все время так… Все время они ругаются и набрасываются ни за что ни про что, словно их что укусило, – огрызнулся Лифанов. – Ну-с, теперь только верхний этаж мне осмотреть. Верхний-то этажик уж у вас совсем подгулял, ваше превосходительство. Запущен, сильно запущен.

– Вот эту комнату еще не смотрели, – указал Лифанову маляр на двери в другой стене.

– А эта комната дочери, – подхватил Пятищев. – Дочь у меня кончила в прошлом году институт. Зиму она жила в Петербурге у тетки, а на Пасху приехала к нам, – заискивающе объяснил он для чего-то Лифанову.

– Можно насчет комнатки-то полюбопытствовать? – спросил Лифанов.

– Пожалуйста, пожалуйста! Вы хозяин. Лидочка! Можно войти?

Пятищев стукнул в дверь. Дверь отворилась. Лифанов и маляр вошли в комнату.

Осмотр дома был кончен. Осмотрел Лифанов и верхний этаж или, лучше сказать, мезонин, где находились спальня самого Пятищева и комната капитана. Капитан не отставал от Лифанова и вверху опять сцепился с ним и стал ему говорить дерзости, так что Лифанов сказал ему, повысив голос:

– Ваше благородие, я ведь терплю, терплю, да наконец и сам ругаться начну!

– Ты, ты посмеешь меня ругать, слугу отечества, который под Плевной кровь пролил? – закричал на него капитан. – Эфиоп этакий! Торгаш, пиявка, погубившая родовитого дворянина и его семью!